— Боже мой, Костя, ты не представляешь, до чего мне не хочется на этот банкет! Заученные улыбки, затасканные комплименты и фальшивое радушие людей, которые, дай им волю, охотно тебя задушат!
— Мила, ты все преувеличиваешь. Смотри, смотри, сейчас он забьет... А-ах ты, черт! Промазал. Так что ты говорила? — наконец повернулся он к жене.
— Я говорила, что терпеть не могу твоего надутого патрона и бестолковую рептилию — его жену. Боже мой, если бы ты мог сменить место работы! — Милена Валито порывисто прижала изящные руки к груди.
— Я тебя не понимаю, — раздраженно отреагировал Константин, и его маленькие глазки беспокойно забегали. — Тебе что, надоела обеспеченная жизнь? Здесь у меня баснословное жалованье плюс приличный процент от акций, солидные перспективы. Заелась ты, душа моя. Просто заелась.
— Перспективы... — презрительно фыркнула Милена, с размаху бухнувшись в кресло напротив. — Об этих самых перспективах я слышу уже лет десять, а воз и ныне там.
— Скоро только кошки родятся.
— Вот-вот, и это я слышу с незапамятных времен. А между тем дела «Космиты» идут отвратительно, об этом уже весь город знает. Один ты на что-то надеешься, лопух.
— Успокойся, слышишь! Хоть бы ребенка постеснялась. — Константин взглянул на Милену умоляющими глазами.
— Он уже далеко не ребенок. И прекрасно знает, что ты везешь на себе львиную долю работы в треклятой «Космите», а этот наглый итальяшка бессовестно пользуется твоей светлой головой и порядочностью. Самое обидное, что и мне тоже приходится пресмыкаться перед этим итальянским индюком и его плебейкой. Дмитрий, — обратилась она к притихшему мальчику, — выйди из комнаты, мне нужно поговорить с отцом.
— Дима, ради всего святого, не уходи! Не оставляй меня на растерзание матери, — притворно ломая руки, взмолился Константин. — В ней опять заговорила дворянская кровь.
Дима растерянно застыл на пороге. Мать жестом приказала ему выйти. Когда за мальчиком закрылась дверь, Милена холодно взглянула на мужа и продолжила:
— Можешь подтрунивать надо мной сколько угодно, но интуиция мне подсказывает, что тебе нужно уходить. Иначе это плохо кончится.
— Прием запугивания, основанный на даре предвидения, — это, кажется, из арсенала моей возлюбленной тещи или бабки? Подзабыл... Дорогая, что плохого может случиться? А в совет директоров я войду в ближайшем будущем. Массимо мне обещал, — и Константин молитвенно сложил руки перед собой. — Пощади! У меня на работе проблем хватает.
— Вот-вот, пощади. А то, что у меня сердце не на месте вот уже два года, — это тебя не трогает. Какие же вы мужчины непроходимые эгоисты!
— Непролазные. — Константин подошел к жене и приобнял ее за плечи. — Крепись. На юбилей идти необходимо. Если хочешь, то придумаем благовидный предлог, уйдем оттуда раньше всех, закатимся в уютненький ресторанчик и кутнем, как в старину. Мы ведь давно не шалили, идет?
Дернув плечом, Милена повернулась к мужу, заглянула в глаза и, прижавшись гладкой щекой к его подбородку, тихо сказала:
— Неуютно мне, Костя. Боюсь чего-то. Мысли дурацкие, предчувствия...
— Это от безделья. Займись чем-нибудь полезным. Рисовать начни, что ли. А ведь это идея! Начни брать уроки рисования, тебе же всегда нравилось рисовать. С твоим художественным чутьем, врожденным вкусом... Ну, ты же у меня умница, — и он ласково погладил ее по каштановым волосам.
— Опять ты со мной, будто с недоумком! Ну почему, почему ты не воспринимаешь меня всерьез?! — вспылила Милена. Резко отбросив руку мужа, она всхлипнула. — Я смешная, я знаю. И все мои родственники тебе смешны.
— Они не смешны. Они просто из другой жизни. Ваше фамильное словоблудие, замешанное на устаревших понятиях о чести и мистицизме, мне непонятно. Как классики говорили, Антон Павлович, к примеру: «Дело надо делать. Дело». Поняла? Я — практик, а сферу предсказаний я оставляю тебе. Но прошу не очень увлекаться: тяга к потустороннему чревата, и в первую очередь для того, кого тянет. Дай поцелую. А теперь пошли спать.
Константин выключил телевизор и, взяв жену под руку, повел ее в спальню. По дороге Милена попыталась вырваться, но муж крепко держал ее за руку. Она взглянула на него странно блестящими глазами и, криво усмехнувшись, покорилась. Проходя мимо комнаты сына, где все еще горел свет, они заглянули туда и, обнаружив Диму посапывающим с томиком Пушкина на физиономии, прыснули от смеха. Мир в семье был восстановлен.
Глава пятая
ЛЕСНОЕ
Лес простирался насколько хватало взгляда, — бескрайний, бесконечный, он пугал и подавлял. Лесное располагалось на границе Тверской области, местечко отличалось удаленностью от населенных пунктов и редкостным в наше перенаселенное время безлюдьем. Именно потому один из «сильных мира сего» и возвел домище, больше походящий на средневековый замок, здесь, в глухом и мрачном в это время года месте. Дом выглядел устрашающе огромным, со средневековыми башенками и арками из красного кирпича. На самой высокой башне трещал и рвался на холодном ветру теплолюбивый итальянский флаг, в лесной глуши средней полосы России это выглядело диковато.
Старые, облезлые сосны глухо гудели над черепичной крышей загородной резиденции чудаковатого итальянца.
Терпко пахло смолой, свежестью и еще чем-то пряным — разбухшие от мокрого снега сосны источали густой аромат. Снег падал почти отвесно, крупными и тяжелыми хлопьями.
Во двор, вымощенный настоящей брусчаткой, поблескивая тщательно отполированными вишневыми боками, важно вкатился бронированный лимузин. Из него выскочила молодая женщина в лисьей шубе, на девственно-белом зимнем фоне она выглядела странно, напоминая диковинную яркую птицу.
Женщина сладко потянулась после долгого сидения в машине, улыбнулась угрюмым соснам и побежала к присыпанным ненадежным ноябрьским снежком клумбам и цветникам. Они, бедолаги, зябко съежились под сырым покрывалом первого снега.
— Холодно! — крикнула она мужу, брезгливо пробирающемуся по засыпанным прозрачным снежком тропинкам.
— Терпеть не могу зиму, — заявил Массимо, перепрыгивая через клумбы, как кенгуру.
— Иди в дом. Марко должен был там убраться и затопить камин.
— Не хочу один.
— Я только оранжерею навещу. Скажи, чтоб обед подавали. И коньячку. Погреться. Ого-го-го! — внезапно закричала Лина, запрокинув голову к хмурому небу. — Господи, красотища-то какая!
— Перестань кричать. Прислугу напугаешь, — оборвал восторги жены Массимо.
На крыльцо выбежал запыхавшийся Марко. В старину должность, которую он занимал, называли «дворецкий», теперь слово это безнадежно устарело, и Лина пользовалась другим забавным архаизмом — «ключник». Массимо привез его из Италии, то ли не доверяя русским столь ответственное дело, как управление собственным домом, то ли из-за вполне понятной ностальгии.
— Бон джорно, синьоре! — суетился Марко, смахивая снег с хозяйского воротника.
По-русски он говорил плохо, предпочитая общаться с хозяином на итальянском. Для общения с хозяйкой, наезжающими время от времени гостями и черновой работы имелся в доме «женский батальон» — Люба, Надя и Нина. Каким образом смуглый черноглазый итальянец Марко управлялся с подчиненными ему русскими женщинами, оставалось загадкой. Но получалось у него, по всей видимости, неплохо — в доме царил образцовый порядок, а служанки взирали на него с немым обожанием.
Был еще Петрович, пожилой, крепкий мужик, исполнявший обязанности дворника, истопника и привратника. Он неторопливо вывернул откуда-то из-за угла и остановился неподалеку, почтительно склонив лохматую седую голову.
— Бон джорно, синьор Массимо! — хором пропели женщины.
— Бон джорно. Уно бике аква минерале, — бросил синьор Фандотти Марко, входя в дом.
— Стакан минералки, — быстро шепнула Люба, толкая обмершую от ужаса молоденькую Нину. Та вздрогнула и рысью припустила на кухню.
В огромном холле, обитом плотной ворсистой тканью оливкового цвета, царил прохладный полумрак, бронзовые светильники на стенах теплились, мягким рассеянным светом.