Замечательно подобрана сама эта пара, — профессор на секунду вообразил, что пытается заинтересовать ею даму из соседнего купе, но безнадежно покачал головой и продолжал, обращаясь уже исключительно к самому себе. — На первый взгляд, по контрасту: быстроногий Ахилл и медлительная черепаха. Но на самом деле, Ахилл в своем тяжелом вооружении похож на черепаху, как две капли воды. A почти точное совпадение имен — Хелис и Ахиллес?! Со своей стороны, черепаха не лишена боевых коннотаций: ее именем называется, например, колонна воинов, составивших над собой крышу из щитов. A в индейских мифах черепаха часто выступает в роли трикстера, который хитростью побеждает царя зверей ягуара и на пари опережает оленя, расставив вдоль маршрута своих двойников. И вовсе не следует ожидать, что за черепахой Ахилл погонится в одних плавках. Глубинная подоплека этой погони ясна ему не хуже, чем нам; он справедливо рассматривает ее как своего рода брачное испытание, если не самый брак, и, естественно, оденется во все лучшее. Его новое вооружение, специально изготовленное для него Гефестом, не менее дорого ему, чем новая шинель Акакию Акакиевичу или новый фрак Подколесину, прямо связывающему его пошив с женитьбой. Но тем самым заранее очевидна внутренняя обреченность его погони. Он не хочет догнать черепаху, ибо видит в ней свое alter ego, свою собственную женскую ипостась, с которой он менее всего хотел бы встретиться лицом к лицу. Да и к чему спешить, если черепаха ассоциируется с Тартаром, откуда ее прозвище — tartaroucha и современные названия — tartaruga, tortuga, tortue, turtle. Разумеется, он слишком герой, чтобы сойти с дистанции, как Подколесин, или не справиться с бандитами, как хилый Акакий. Поэтому он поступает, как поступил бы спортсмен, поставивший на своего соперника, — он сознательно или бессознательно поддается ему, полегоньку замедляя свой бег.
Эта раздвоенность и самоотождествление со своей жертвой связаны не только с андрогинными чертами Ахилла, но и со всей окружающей его атмосферой двусмысленной гибридности. Его воспитанием занимается кентавр, обучающий его игре на лире, а смерть ему предрекает его говорящий конь. В такой обстановке недолго и самому почувствовать себя получеловеком-получерепахой. Короче говоря, — эффектно заключил профессор З. под единодушные овации своего театра одного актера, — Ахилл это черепаха это я».
Вернув себе частицу самоуважения, он почувствовал себя готовым снова выйти в мир и прислушался к голосам в соседнем купе. Неутомимый рассказчик тем временем перебрался в ХХ век. Вольтеровская черепаха, следы которой, казалось бы, безвозвратно затерялись в семействе Ланских, снова вынырнула на поверхность благодаря разысканиям Волошина и, поселившись в его доме, сыграла свою приворотную роль в любовных свиданиях Цветаевой и Мандельштама (профессор насторожился) на фоне коктебельских скал с абрисом то ли пушкинского, то ли волошинского профиля. — «Подумайте, именно она дала первое заглавие стихам, более известным как «На каменных отрогах Пиерии…», где речь среди прочего заходит о свадьбе — На свадьбу всех передушили кур. Но Мандельштам переносит центр тяжести с секса на поэзию. У него появляется «черепаха-лира». Ну, кто ее такую приласкает, Кто спящую ее перевернет? — спрашивает он с некоторой скабрезностью и отвечает: Она во сне Терпандра ожидает, Сухих перстов предчувствуя налет. Кстати, объявив изобретателем лиры Терпандра, Мандельштам наткнулся на возражения. (Профессор замер, не веря своим ушам.) Споры вокруг Терпандра и черепахи не утихают до сих пор, а между тем нам с вами ясно, что здесь зашифрован важнейший биографический факт — связь с Цветаевой, Волошиным, а главное — со священным для Осипа Эмильевича «солнцем Александра». Под давлением двойного запрета — табу, наложенного Монтецумой, и собственной несклонности поминать Александра Сергеича всуе, — он и прибег к криптограмме. Тем не менее, как и у самого Пушкина, это было нарушением обета и могло сыграть роковую роль в его судьбе».