- Эээ, зятёк! От себя не уедешь, не скроешься. В любом месте трэба житы. По-людски житы. По- моему, життя – как есть, так есть. Доля така. Судьба. У кожного своя. И надо её принять. Смириться и жить.
- Ну почему? Разве человек не сам строит свою жизнь? На то ведь он и человек. Не всё ж по слепой воле решается. Я так думаю. Разве не мы сами творцы своей судьбы? Пусть отчасти.
Я взял лопату. Мы продолжили.
- Ты лунку пропустил. Вот здесь копни. Ага. Судьбы, говоришь. Мыша тоже думает чтось свое, а вона – лабораторна. У поляков есть такая пословица: индюк думал, что ему делать в воскресенье, а в субботу его сварили. Всё в руках господа, Аветик.
- Мать, так вы в церковь не ходите, не молитесь. Откуда такая покорность? А вы тут картошку пропустили.
- Я в церкву не хожу. Правда. Тому що брэхуны в рясах. Да и николы мени туды ходыты. Щоб з господом у сердци житы, мне церква не нужна. Ось моя церква, здесь. На этом самом месте. Я тебе, зятёк, что скажу: трудиться надо, трудиться. Делом заниматься надо. Вся дурь у человека от безделья.
- Ну, может, не всем физический труд подходит. Кому-то думать нравится. Размышлять. Философствовать.
- Нихай думають. Тоже труд. Я за себя кажу. Я роблю тэ, що люблю. И люблю тэ, що роблю.
- Так вы счастливая!
- А чому ни? Зараз мне щастить. Онучка у мэне. Дождалась. Зять добрый. Помогает. Жива, здорова. Чего ещё?
- Ну да. Зять как зять. Обыкновенный.
- Та ни. Жинка тебя любит. Дочка тебя любит. Ты их любишь. У вас отношения. И мне гарно. Мамой зовёшь. Допомогаешь. Чого ещё трэба?
Оставалось посадить «синеглазку». Совсем немного. Зашаталась коляска.
- Папа! Папа! – раздался сонный голосок. Ншан. Проснулась, наконец.
-.Доченька! Мы здесь с бабушкой. Мы здесь. Иду.- Я подбежал к машине. Дочь уже сидела в коляске. Поднялась. Глазки сонные. Удивлённые.
- Папа, а почему птичка перестала петь?
Эпизод второй
Лору обещали выписать в субботу. На шестой день. Так оно и получается. В понедельник родилась Ншан. Мне об этом говорил доктор, что держат рожениц в роддоме до семи дней. То есть неделю. Как правило, не дольше. Это если без всяких там «если»… . Все эти дни, со вторника начиная, я видел Лору только в окне пятого этажа. Видел её и нашего ребёночка. Кого я там мог разглядеть с двадцати метров? Маленький свёрток в жёлтой пелёнке. Мы разговаривали через пять этажей. Почти криком. Если бы только мы одни. Под окнами родильного дома паслись папаши. Много папаш и не только. Табунами ходили посетители с утра и до вечера. Весёлые мужья и верные подруги, счастливые бабушки и гордые дедушки, озабоченные родственники и друзья. Ждали. Курили. Знакомились. Разговаривали друг с другом. Обменивались эмоциями. Некоторые выпивали. Торопились праздновать. Ну да, был бы повод. Ещё нам удалось поговорить по внутреннему телефону. Пару раз беседовали. Всего-то. Но как можно спокойно общаться, когда тебе в спину дышит очередь из таких же счастливцев, как и ты. Они стоят за тобой, слушают поневоле, не могу же я шёпотом говорить, когда гул такой вокруг, что и себя не слышишь. Кричи - не кричи. Не больница, а вокзал какой-то. Очередь стоит за тобой и молчаливым укором тебя подгоняет. В таких ситуациях я не могу быть хладнокровным и безразличным. Им же тоже не терпится. Телефон. Телефон. Телефонизация! Трубка всегда была горячей. К жёнам, к роженицам никого не пускали. Не принято было.
Я писал Лоре записки. На одной стороне листика выражал свои чувства к ней. Нежно, проникновенно, даже лирически. Да, да, я писал ей стихи. Простые, немудрёные. Как мог, от души. Вот одно из них. Я его запомнил.
В тебе: покорность и непослушанье,
Активность, лень, посредственность и красота,
Бесчувственность порой, чарующее обаянье,