— Она здесь? Уже можно любоваться её неземной красотой?
— Энни, я что-то не видел в Хогвартсе ни одной уродливой ведьмы, все или симпатичны, или вызывающе красивы…
— Не дразни меня, Ал. Она напротив меня? Почему же она не хихикает, и я не слышу запаха ничьих духов…
— Открой глаза, Энни. Открой…
Анна молчит, смотрит своими прекрасными, широко раскрытыми миндалевидными зелеными глазами на наши отражения. Моя голова чуть склонена в ее сторону. Вернее, наши головы почти касаются друг друга. Я немного выше ее, на пол головы, держу Анну за плечи, уже почти обнимаю ее. Очень нежно, бережно, как будто она из горного хрусталя…
— Ал, но я вижу только нас с тобой… здесь только мы… двое…
— Мне нравится, как ты это сказала. Ключевое слово, это — «Мы!»… и «Двое»…
— Алекс… это уже не смешно…
— Энни, я тоже не вижу ничего смешного…
— Ал… мы… мы… — она нервно глотает, слегка откашливается пересохшим горлом, — мы не можем… это неправильно… неприемлемо… это невозможно… для нас это невозможно…
Секунда, и она мигом вырывается из моих объятий.
— Энни!
Мгновение и она скрылась своей стремительной летящей походкой, просто взлетев по винтовой лестнице по направлению к девичьим спальням. У меня ноги приросли к полу. Не сделать и шага. Простояв минуты три в полном одиночестве, в абсолютной тишине отошедшего ко сну когтевранского общежития, я внезапно услышал тихий голос, идущий от древнего зеркала: «Не спускать флаг! Поднять все паруса! Круче к ветру! Держись, морячок!»
Немного позже, я прихожу в себя, восстанавливаю дыхание, вытащив свою голову из-под холодных, ледяных струй, бьющих из серебряных кранов в виде резвящихся дельфинов в беломраморном умывальнике когтевранцев. Теперь мне уже до утра не уснуть…
* * *
На следующий день, в субботу, выдалась хорошая погода, и проводились отборочные состязания по набору новых игроков в команды по квиддичу Когтеврена и Гриффиндора. Утром, между девятью и одиннадцатью часами проходил отбор игроков в команду Когтеврана. Я утром не нашел Энни и увидел ее только вышедшей на поле в синей когтевранской форме, как будто ее назначение в команду — уже вопрос решенный. С ней была ее фирменная, новейшая, скоростная гоночная метла последней разработки-модификации весны девяносто пятого года «Молния — GT». Круче, чем у Гарри.
Анна летала как пронзающий пространство сине-серебряный стилет. Забивала голы нескольким вратарям-претендентам, атакуя их с разных направлений и курсовых углов, закладывая такие виражи! Я думаю, что, конечно, Энни прирожденная квиддичная спортсменка-охотница, но все же, давно пора изменить правила этой игры. Все игроки должны выступать на метлах одной фирмы, одного производителя, одной модификации. Все должны быть в равных условиях. Когда у всех одинаковые метлы, уже не может быть никаких разговоров, что кроме таланта, игроку помогает и его спортивный снаряд.
К сестренке это не относилось. Я с удовольствием наблюдал, как она закладывала в воздухе виражи из набора атакующих и обороняющих приемов охотника, а затем, продемонстрировала уже нечто из арсенала фигур высшего пилотажа магловской истребительной авиации.
Наблюдая за ней, я спрашивал себя, нормально ли все это, ведь, честно говоря, Энни давно мне нравилась. Даже тогда, когда я не знал, что она моя троюродная кузина. Нет, я старался всегда отгонять от себя эти греховные мысли, когда чувствовал приближение к запретной теме. К этому табу. Но ведь этим летом, я уже откровенно любовался своей сестрой! И вот сейчас, я, кажется, по-настоящему влюбился в неё. Нет, я помню тот период вздохов и ахов в тринадцать лет. Говорят, это не первая любовь, а всего лишь гормональная влюбленность. Когда сладко сдавливало грудь, крутило в животе, кружилась голова, в которой был полный кавардак, но все чувства обострились до предела, оголялся каждый нерв! Когда хотелось совершать разные глупости, а сделав их, мчаться со всех ног куда-то вдаль. Подруга Анны по Салему, Марта. Которая всегда была рядом с моей сестрой. Которая очень похожа на Энни…
Приходится сделать однозначный вывод. Я — настоящий законченный извращенец. Влюбился в свою родную сестру-двойняшку, еще не зная, что она не родная, а, слава Богу и Мерлину — троюродная. И вчера я предпринял эту идиотскую попытку признания ей в любви. Этот бред со старым зеркалом на дружественном факультете. Смутил Анну настолько, что теперь она не скоро со мной заговорит. Если вообще захочет просто быть рядом. Но постойте, она ведь явно беспокоилась по поводу той мифической когтевраночки, в которую я якобы влюбился. Интерес, волнение, ожидание. А затем разочарование или облегчение? Может всё сразу? Одновременно?