Ход мыслей был прерван новым ощущением — теперь нестерпимо жгло спину. Дмитрий нерешительно потянулся левой рукой за правое плечо и зашипел сквозь зубы: конечно же, пока валялся на солнцепёке, спину поджарило нещадно.
“Что ж это получается? Зуба так и нет, а спина подпалена… Вот тебе и повалялся спящим, пока стоматологи благовидность пациенту возвращают… Где я? Что происходит? Под наркозом мне все это снится, что ли? И эта ночь; и здоровенные звезды, пялящиеся с небес; и желвак на шее; и брюхо, полное мутной воды; и ноги, исколотые колючками? Когда же меня разбудят? А вдруг я уже умер? — скользнула испуганная мысль. — Загнулся ото всех этих снадобий и лежу себе в морге, как положено покойнику, а это загробная жизнь?! Праведник Дмитрий попал в рай… Или в ад? Стоп! Попробуем рассуждать здраво…”
Он снова коснулся пальцами желвака. Самый что ни на есть настоящий. И звезды… Он поднял лицо к безоблачному ночному небу. Семь звезд, безмолвно мерцая, образовывали знакомый ковш. Большая Медведица… А вот и Малая с Полярной звездой на кончике хвоста.
Да и рогоз — тоже настоящий, с детства знакомый: неподалеку от детдома был затянутый ряской пруд, а по берегам рос рогоз. Из него еще свистелки делали.
Какая это, к чертовой матери, галлюцинация! И, разумеется, он не умер.
Так что же все это такое? Специальный подарок от стоматологической клиники — юбилейному, скажем, посетителю вводят снотворное, раздевают догола, тихой сапой увозят в спокойное безлюдное место и там оставляют? Или там свили гнездо какие-нибудь чеченские бандиты, занимающиеся похищением людей? Усыпили для безопасной транспортировки в свою Чечню, раздели, чтобы не сбежал, но ненароком по дороге потеряли: к примеру, выпал из машины на ухабе?
Предположения одно нелепее другого, и все не стоят выеденного яйца. Не станет клиника разыгрывать пациентов, да и врачи, похищающие людей, — сюжетец из бульварного романа или дешевого телетриллера.
Так где же он? И как, черт дери, тут оказался? На питерские окрестности не похоже. Душно. Ветра нет — теплый сухой воздух не шевельнется. Жара африканская. Может, впрямь Африка?
Он здесь уже несколько часов. Черт его знает, сколько именно. Но не меньше восьми: когда очнулся первый раз, было пекло, и солнце стояло высоко — шибало прямо в темя, а сейчас — ночь. И все это время он валялся пластом, причем ни одна собака не подошла к лежащему без сознания на земле голому человеку. Или нет! Собака как раз подошла. Но — собака ли? Точнее, зверь, похожий на небольшую собаку. Могла быть и лисица. Темно ведь, хоть глаз выколи, удивительно, как он вообще тень заметил. Да и тявкала зверюга не по-собачьи.
К переливистому журчанию речушки прибавился новый, быстро приближающийся звук — равномерный глуховатый перестук. Дмитрий напряженно вслушивался, стараясь сообразить, что это. Но догадался слишком поздно. Одним махом перепрыгнув речушку, он проломился сквозь заросли, когда лошади и след простыл — частая дробь копыт, затихая, доносилась уже издалека.
Что же делать?
Как ни прятался он за сумбурный мысленный поток, изощряясь в догадках и призывая здравый смысл (но какой уж тут здравый смысл!), в душе занозой засело ощущение чего-то непоправимого и страшного. Оно сквозило во всем: в сухом жарком ночном воздухе; в речушке, которую можно перемахнуть в один прыжок; в так и не увиденной лошади. И кузнечным прессом давила полная чужеродность этому месту. Впрочем, Дмитрий сам не мог понять, на чем основывалось это чувство и что подразумевается под “чужеродностью”.
Опустившись на колено, он потрогал землю, потом сгреб ее в горсти. Между пальцами быстро протек песок, оставив на ладони несколько мелких угловатых камешков. Дмитрий поднялся и огляделся. Светлее ночь не стала, но глаза успели привыкнуть к темноте, и он увидел больше, чем раньше. Равнина. Почва светлая (да, он еще с первого пробуждения помнил: желто-серый песок) с разбросанными там и сям темными кляксами. Заинтересовавшись, Дмитрий направился было к ближайшей, но на первых же шагах ступил во что-то мягкое и липкое — плотный запах конского навоза сразу объяснил, в чем дело. Он брезгливо попытался отереть ногу о землю, но в итоге лишь добавил к навозу песок. Дмитрий вернулся к речушке, сел на берегу и принялся отмывать ногу. При этом он нащупал три прилепившихся к коже комочка — этакие крохотные веретенца. Зерна овса. А поскольку дикие лошади овса не сеют, значит, мимо проскакала недавно верховая. Всадник.
Почему-то Дмитрий совсем не обрадовался открытию. Он сидел и до боли в кулаке, до впившихся в кожу ногтей сжимал три овсяных зернышка.
* * *
— Эй, есть тут кто-нибудь? — спросил он сиплым голосом.
Чернота прямоугольного провала в стене ответила молчанием.
Исколотые ноги болели: босиком Дмитрию не приходилось ходить давненько. В какой-то ложбине он упал и в кровь разодрал оба колена, а правое вдобавок расшиб. Стоя на пороге странного дома, он никак не мог решиться шагнуть внутрь.
— Эй, — окликнул он еще раз.
Опять тишина.
Странный дом, странный поселок — очень маленький и очень тихий. С десяток невысоких домишек под полусферами крыш, с маленькими двустворчатыми незапертыми дверьми — на резных створках не было даже намека на замковые петли.
Дмитрий стоял уже перед третьим таким домом, тщетно пытаясь кого-нибудь дозваться. Брошенная деревня?
Может быть… Но одно ясно окончательно: ни единой живой души здесь нет. Дмитрий наклонился и шагнул внутрь. Здесь оказалось еще темнее, чем снаружи. Он попытался сориентироваться ощупью — пусто. Совершенно пусто. И пахнет пылью. Застарелой. Дом заброшен давным-давно. Он пошарил ладонью возле двери в поисках включателя. Шероховатая стена, никаких следов электропроводки. Ну, нет так нет. Может, это сарай какой-нибудь неэлектрифицированный.
Так и не нащупав ничего, кроме голых стен, он добрел до угла комнатушки и тут тяжело опустился на пол. Хватит, дальше он с места не двинется. Хотелось пить, и Дмитрий пожалел, что так безрассудно — другого слова и не подобрать — ушел от речушки.
Он откинулся затылком на шершавую штукатурку стены и облизал сухие губы. Полцарства за глоток воды! Хотя бы из грязной лужи, полной пиявок и головастиков.
Сколько же он отмахал пехом? И куда? Неизвестно.
“Может, это все-таки галлюцинация? — безнадежно понадеялся Дмитрий. — Вроде белой горячки…”
Он лег на бок и, подтянув ноги к груди, принял позу зародыша. И вдруг сипло заорал в темноту:
— Эй, вы!., стоматологи, мать вашу!.. Да разбудите же меня! Разбудите наконец!
— Чок… чок… чок…
Загадочные звуки падали равномерно, словно капли воды из плохо закрытого крана. Дмитрий пошевелился и застонал. Затекшие от неудобной позы мышцы заныли.
— Чок… чок… чок… — надоедливо и занудно.
Он приоткрыл веки. Перед глазами все плыло. Дмитрий поморгал, чтобы сфокусировать зрение, и тут разглядел единственный предмет, находившийся в центре квадратной комнатки, в углу которой, скорчившись, лежал.
Камень — прямоугольная плита, поставленная на ребро, а верхний край стесан с двух сторон, словно колун, поставленный на обух. На плиту падал яркий дневной свет, врывающийся в дверь прозрачным клином с танцующими в воздухе пылинками. Снизу доверху камень был испещрен непонятным, но в то же время смутно знакомым узором.