- ...даже когда погиб Бондарев, – долетел до меня голос Кати. – Старый приятель, чудный мужик. Вот была трагедия так трагедия. Я себе все глаза проплакала. А ты держался молодцом. Сейчас же – словно брата потерял. Посмотри на себя, ты за сутки постарел лет на пять. Я понимаю, убийство. Но кто он тебе, этот Макарычев? Я о нем и не слышала никогда. И ты не вспоминал.
- Потому что убийство! – услышал я Сергея. – Дело не в том, что Макарычев мне девяносто пятая вода на киселе. И не в том, что я с ним всего два дня назад разговаривал. И даже не в том, что в доме самым фантастическим образом завелась книга с его посвящением. А в том, что зверское убийство!
- Да в Москве убийства пачками случаются! – Оказывается, в разговоре участвовал еще и Костик. – По каждому поводу переживать, что ли? Блин! Убили, значит, было за что.
- Замолчи! – повысил голос Сергей. – Ты вообще ничего не понимаешь. Убийство – самое страшное, что есть в природе. «За что» или «ни за что» – не разговор. Убивать нельзя НИ ЗА ЧТО!
- Скажешь тоже, блин! И подонков нельзя убивать? И казнить нельзя? Заладил – самое страшное, самое страшное… Что-то их меньше не становится, убийств то есть. Только больше с каждым днем.
- Не смей рассуждать об убийствах! – взревел Сергей. – Мал еще! Если бы книжки читал – не рассуждал бы так. А из видака только убийства и лезут. Ты, наверное, киношных смертей перевидал больше, чем я выкурил в жизни сигарет.
Тут я понял, что мне хочется не только пить. Слово «сигарет» послужило триггером. «Покурить бы!» – заныл весь организм.
- Сережа! – сиплым голосом позвал я.
На кухне что-то звякнуло, послышалось бульканье, и в дверях кабинета появился Сергей с бокалом апельсинового сока в руке.
- Продрал глаза? Ну, молодец. Пора, уже десять часов. На, выпей. Я понимаю, тебе другого хочется, но извини, нету.
- Ох, спасибо большое, – пролепетал я. – Сок, это очень кстати.
- Да уж догадываюсь. Ну, старик, ты вчера дал. И как тебя угораздило на лифтовой площадке напиться? Еще хорошо, что на нашей. И слава богу, что не на улице – замерз бы к чертовой матери!
- Кое-какое разумение имеем, – похвалил я себя.
- Ты хоть помнишь, как я тебя тащил? Тяжелый, дьявол… С меня пятнадцать потов сошло. От смеха чуть грыжа не выскочила.
- От смеха? – Я усомнился. – Что же смешного в пьяном беспамятном теле?
- А ты песню пел. Даже соседи вышли послушать.
- Пел?!! Какую еще песню?
- Старый боевой гимн собственного сочинения. Про дедушку Ленина.
- Ох, блядь! Правда, что ли?
- Не матерись, кругом женщины и дети. Конечно правда.
У дедушки Ленина в жопе
Гудит заводной вертолет.
И слышат народы Европы:
«Впегёд, коммунисты, впегёд!» –
со вкусом процитировал Сергей.
Я выдавил из себя улыбку:
- А больше ничего не творил?
- Больше ничего. Зато песню исполнил на «бис» раза четыре. Соседи были в восторге. Особенно та бабуся, что в дальней квартире живет. Она, между прочим, стоеросовая коммунистка, за Зюгу голосует, рада была бы позвонить куда следует, да некуда.
- Слушай, Сережа, – перебил я его, – у тебя сигареты есть? Курить хочется – сил нет.
- Ну, друг Синицкий, так дело не пойдет. Сначала душ, позавтракаешь, кофе выпьешь, потом сигарета. Курить с похмелья натощак – это все равно что стакан принять. Тебя опять развезет, а мне с тобой нянчиться некогда. Дела ждут.
Из передней донесся голос Кати:
- Сережа, я в магазин. Пока.
Ясно. Теперь, пока я не уйду, «Джейн Остин» домой не вернется. Нет, мы не враждуем, Катя относится ко мне очень доброжелательно, но – только к трезвому. Пьяный или похмельный друг превращается для нее в сатану – разумеется, в коренном смысле этого слова, которое означает «враг».
Когда я вышел из душа и окончательно привел себя в порядок, на кухонном столе уже был накрыт завтрак – для меня одного: Сергей с семьей поели раньше.
- А где Коля? – поинтересовался я, намазывая паштет на кусок хлеба.
- В институте, – откликнулся Костик. – Они по субботам учатся.
Под кухонным столом лежала собака – девочка-ризеншнауцер по имени Жука. Она изредка поворачивала голову в мою сторону и взрыкивала. С Жукой у меня тоже неплохие отношения, но в этой семье и собака не переносила запах спиртного.
То ли ворчание Жуки, то ли уход Кати, то ли присутствие в кухне Костика – он славный мальчик, я его люблю, и он платит мне тем же, «дядя Синицкий» для него лучший гость в доме, но иногда Костя меня почему-то раздражает, – в общем, что-то взболтало осадок в душе, и я почувствовал, как в мою телесную оболочку вселяется бес. Из всех возможных тем для беседы я выбрал – или подхватил – ту, которую ни поднимать, ни продолжать не следовало, – тему убийства. Хотя, если честно разобраться, причиной моего агрессивного состояния были вовсе не домашние Сергея и уж конечно не собака Жука. Причина бурлила в моем собственном желудке, царапалась в подвздошье, колотилась в висках, а имя ей было – похмельный синдром.