Сергей, конечно, ни на секунду не поверил, что судьба отпустила его. Просто она давала необъяснимую передышку.
После субботнего происшествия он несколько дней не разговаривал с Костиком – не мог простить ему разбитого оберега. Сергей суеверно считал, что теперь удача отвернется от него. Костя тоже платил отцу молчанием – из ложно понимаемой гордости он не начинал разговора первым.
Отношения Кости с отцом давно уже не были простыми. Камнем преткновения выступали книги. Сергей не понимал, как в литературной семье, в набитой книгами квартире мог вырасти абсолютно не читающий человек, хотя, наверное, повинны в этом были он и Катя. (Надо думать, у Костика имелись свои претензии к Сергею: он, видимо, тоже не понимал, как отец мог дойти до жизни такой – проторчать на белом свете сорок пять лет и не разбираться в рок-группах, ни уха ни рыла не смыслить в металле, хард-роке, панке, рейве, гранже, рэпе, не знать исполнителей, не ориентироваться в современных фильмах, путать знаменитых артистов.) Правда, если Сергей, страдающий, как и всякий человек. рефлексией, временами корил себя, то Катя, женщина радикальная, перекладывала ответственность на школьное окружение и видеокультуру, с которой, она полагала, бороться невозможно.
Kaк-то раз Катя увидела на столе у младшего сына тетрадку, непохожую на учебную, и, не совладав с любопытством, заглянула внутрь. Это был доморощенный вопросник, составленный кем-то из Костиных друзей и пущенный по классу. Там были смешные и наивные вопросы, были серьезные, попадались похабные, однако не скабрезный тон некоторых записей поразил Катю. Один из вопросов формулировался следующим образом: «Твое отношение к книгам». Строчкой ниже недрогнувшей рукой Кости было написано всего одно слово: «Ненавижу!»
Что ни день, Катя уговаривала Костика взять какую-нибудь книгу и прочитать хотя бы страницу. Костя либо равнодушно обещал – и конечно, тут же выбрасывал обещание из головы, – либо ссылался на тренировки. Он действительно очень много занимался спортом, тратил на это почти все свободное время, – родители, понятное дело, не протестовали: по крайней мере, мальчик растет здоровым и физически развитым.
Во время рабочей недели Сергей как-то не умел найти времени для разговоров с сыном. Он приезжал домой из издательства довольно поздно, ужинал, смотрел по телевизору какую-нибудь программу новостей – девятичасовую по первому каналу или десятичасовую по четвертому, в зависимости от времени возвращения,– а потом садился к компьютеру: писал разнообразные бумаги, редактировал очередную книгу, переводил то с английского, то с французского. Переводческую работу он всегда любил и даже отдавал ей предпочтение перед прочими творческими делами. Глубокой ночью он выключал компьютер и ложился спать. В будни Сергей не позволял себе спать больше пяти-шести часов.
Костя же прибегал домой после школы, обедал, делал какие-нибудь уроки, уносился на тренировку, возвращался вечером, доделывал уроки, если хватало сил доделывать, и валился спать – как раз тогда, когда отец, передохнув, садился за домашнюю часть своей вечной работы. Утром Сергей дорожил каждой минутой сна, а Костя вставал рано и выходил из дома на обязательную пробежку, после которой ему едва хватало времени позавтракать и добраться до школы без опоздания.
На февраль Сергей напланировал себе особенно много работы – первого марта он собирался улететь в Америку на компьютерную выставку «Интермедиа», куда получил официальное приглашение, поэтому семь-восемь дней, которые он рассчитывал провести в Калифорнии, следовало компенсировать заранее.
Впрочем, спокойной, как я уже сказал, выдалась лишь первая неделя февраля.
Восьмого числа, в день рождения Жюля Верна, Сергей опять испытал фантастическое потрясение. Фантастика, вопреки памятной дате, была сугубо ненаучной.
Утром Сергей задержался дома: ему пришлось отправить несколько факсов с домашнего компьютера.
Как только модем закончил работу, раздался телефонный звонок. На часах было четверть одиннадцатого.
- Ты что это с утра пораньше на телефоне висишь? – Сергей узнал голос Эдуарда Семеновича.
- Факсы отправлял. Ты давно прозваниваешься?
- Минут двадцать. Немедленно приезжай.
- Я и так выхожу.
- Поспеши.
- Что случилось?
- На месте объясню. По-моему, наезд. Быстрее
Для российского предпринимателя нет более грозного слова, чем «наезд». Его, конечно, пугает еще словосочетание «налоговая полиция», однако наезд все же покруче. Правда, налоговая полиция – тоже наезд, только государственный.