У Пашки было всё по-другому. Он был законченным раздолбаем и любителем попить водочки, и лучше всего, что являлось само собой разумеющимся в его понимании — на халяву. Отслужив два года в стройбате, он уже пять лет никак не мог, а если быть точным, не хотел искать нормальную работу, заводить семью, и обрастать всеми прочими атрибутами нормальной, человеческой жизни. Если не вдаваться в подробности, он был полной противоположностью Макса.
И всё, что их объединяло, это желание пострадать ерундой, делая при этом вид, что они занимаются стоящим делом.
— Я, наверное, накачу, — Пашка поднял с пола бутылку и открутил пробку.
— Грамм сто, не больше, — Макс покривился, представив, каким может быть на вкус это дешёвое пойло. — Чё ты думаешь, мне в прикол на твою пьяную рожу смотреть?
— Ладно-ладно, — буркнул Пашка, и задрав голову, остограмился прямо из горла.
— Фу, блин, — просипел он. — Малость неприятна.
Макс снова покривился.
— Слушай, мы ж в Сотниках в прошлый раз ни хрена ничё не наменяли, — Пашка закрутил пробку, и открыв бардачок, аккуратно примостил в нём бутылку.
— Зато свинтуса взяли. И клубники килограмм тридцать.
Пашка рассмеялся, вспомнив прошлые приключения. В Сотниках они наткнулись на двух конкретных колдырей, которые пообещали за три пузыря украсть свинью. Где они собирались её красть, само собой никто не интересовался, важнее было не вляпаться по полной программе. Но прежде чем заполучить главный приз, то бишь свинью, они ещё около часа пробегали по колхозному полю, собирая недозрелую, мелкую клубнику. Ночь тогда была тёмной, почти непроглядной, и только время от времени мелькала молния, подсвечивая её чёрное нутро. Парочка туч возле горизонта выясняла свои тучьи отношения, раскидывая во все стороны излишки энергии. Пашка помнил, как они все дружно приседали, стоило очередной молнии ветвисто вспыхнуть на половину неба. Слишком отчётливо она очерчивала их ссутулившиеся силуэты во время этих коротких, но очень ярких вспышек. Потом пошёл крупный, холодный дождь, и им пришлось спешно ретироваться с клубничного поля в хату к колдырям. Там был распит очередной пузырь, и местные ханурики стали собираться на дело.
— Слышь, — пьяно смеясь, доколёбывался до хануриков Пашка, глядя на их чёрные от грязи ноги, — А чё, ноги мыть западло?
— А зачем? Всё равно завтра вымажутся.
— Пацаны, — вещал ханурик постарше. — А хотите завтра в сад за вишней ломанём? Правда там сторож с ружьём и собакой. А собака у него, — ханурик крутил головой. Наконец его взгляд застывал на печке. — Во. Как эта печка.
Макс с Пашкой дружно ржали.
— Не, не надо вишни, — говорил Макс. — Свинью давай.
— А магар? — спрашивал ханурик.
— Вечером свинья, утром водка.
Ждать свинью условились возле разрушенной остановки. Минут двадцать полная тьма и мертвая тишина правили бал.
— Мы тихо, — пообещал ханурик помладше. — Ни одна муха не проснётся.
На двадцать первой минуте тишину просто на лохмотья порвал истошный поросячий визг. По всему маленькому посёлку неистово залаяли собаки, почуяв неладное.
— Может валим? — спросил Макс, вглядываясь в сторону посёлка.
— Да хрен его знает, — прошептал Пашка.
— Я короче заведусь пока, ну его на фиг. А то нас ещё и грохнут тут за этого порося.
Но уже через полминуты появились ханурики. Они напряжённо тащили дёргающийся и дико визжащий мешок. Макс быстро вылез из машины и побежал к багажнику.
— Сюда кидайте, сюда, бля.
Ханурики суетливо забросили мешок в машину.
— Вы чё это, бля, всю селуху разбудили, — недовольно поинтересовался Макс. — Вы ж говорили потихаря.
— Да ни чё, фигня это. Там сторож всё равно бухой. Гони водку.
Макс отдал ханурикам три ствола палёнки, и вернувшись в машину, рванул, насколько можно было рвануть на старой «двойке».
Минут через двадцать, съехав в лесополосу, друзья громко и истерично ржали.
— Не, ты слыхал, все собаки, бля, лай подняли.