Царство Homo abnegus продлилось четверть миллиона лет. В конце концов оно было оспорено — и успешно — группой ньюфаундлендов, оказавшихся на острове в Гудзоновом заливе еще в двадцатом веке, после крушения грузового судна, везшего их к новым хозяевам.
Эти выносливые, умные собаки на протяжении нескольких сотен тысячелетий вынужденные ограничиваться собственным рычащим обществом, научились говорить примерно так же, как обезьяньи предки человека научились ходить, когда внезапное изменение флоры уничтожило их древние древесные дома, — то есть от скуки. Тяжелые условия жизни на промозглом острове отточили их интеллект, холод стимулировал их воображение, и говорящие ньюфаундленды основали удивительную собачью цивилизацию в Арктике, прежде чем двинуться на юг, дабы поработить и в конце концов одомашнить человека.
Одомашнивание заключалось в том, чтобы скрещивать людей исключительно ради их умения бросать палки и другие предметы, приносить которые было спортом, до сих пор популярным среди новых хозяев планеты, невзирая на малоподвижность определенных эрудированных индивидуумов.
В качестве домашних животных особенно ценилась группа людей с невероятно тонкими, длинными руками; однако другая школа ньюфаундлендов предпочитала приземистых особей, чьи руки были короткими, но невероятно жилистыми; время от времени интересные результаты удавалось получить, вызывая рахит в нескольких поколениях, что давало животных с гибкими, буквально бескостными руками. Этот последний тип, интригующий с эстетической и научной точки зрения, считался общепризнанным свидетельством декадентства хозяина, а также функциональным оскорблением животного.
Разумеется, в конце концов цивилизация ньюфаундлендов изобрела машины, которые могли бросать палки дальше, быстрее и чаще. И потому человек сохранился лишь в самых отсталых собачьих сообществах.
Этот рассказ я начал писать в армии — где-то в Европейском театре военных действий, в 1944-м. Печатной машинки у меня не было, зато была одна из первых шариковых ручек (купленная в Гриноке, Шотландия, вечером после высадки с транспортного корабля) и пачка чистых бланков полевой почты (одностраничных форм для писем домой, которые выдавали заокеанским солдатам).
Сначала я собирался написать сатиру о врожденной посредственности бюрократического аппарата, в частности, представленного офицерами армии Соединенных Штатов. К тому моменту как я закончил черновик, в немецком Заарбрюкене в 1945 году, мое мнение об армии несколько раз изменилось — хотя, к моей досаде, армии на это было наплевать.
После увольнения, но прежде чем начать профессиональную карьеру писателя, я покромсал рассказ, выбирая сперва эту мишень, затем другую. К 1947-му я остановился на самом посредственном человеке, какого мог себе представить на высоком посту, — Гарри С. Трумэне, президенте Соединенных Штатов. Именно он, к моему стыду и печали, послужил прототипом Джорджа Абнего.
(Почему к стыду и печали? Очевидно, взросление — процесс непрерывный. Теперь я очень высокого мнения о Трумэне как о президенте США, он всего на пару микрометров уступает Аврааму Линкольну.)
Кроме того, много лет назад на меня произвела сильное впечатление ранняя научная фантастика А. Ван Вогта. Его «Черный разрушитель» и «Этюд в алых тонах» были моими любимыми историями про инопланетян. Однако прочитав «Мир Нуль-А», я тут же задумался: к чему ограничиваться неаристотелевой логикой? Почему бы не взяться за неплатонову политику? Это камень преткновения нашей общественной истории еще с V века до н. э.! Теперь, в 1947-м, я вспомнил этот недосмотр Ван Вогта, использовал его в рассказе и вынес в заголовок.
Я писал и переписывал рассказ, намереваясь отправить его в «Нью-Йоркер». Когда мне было семнадцать, я послал туда цикл рассказов, которые может написать только прыщавый семнадцатилетний подросток: «Приключения Бога» и «Новые приключения Бога-младшего». Вместо ожидаемого бланка с отказом я получил открытку от редактора Гарольда Росса (собственноручно написанную самим Гарольдом Россом!), приглашавшую меня встретиться с ним насчет рассказов. Я отправился на встречу в моем лучшем — и единственном — синем саржевом костюме, видя себя новым Перельманом, последним Тербером, современным Робертом Бенчли.