Кое-кто из людей навсегда уходил после этой ночи в лес – мысли им выжигало, застывала их память, взгляды становились как ртуть, они спали под корнями поваленных деревьев, ели мед и ягоды, завороженно слушали крики птиц над зыбью ночных болот, и рано или поздно их прибирали к рукам лесные духи. Кто-то же больше не мог никогда спать ночами, мучаясь видениями встреченных наяву кошмаров. Кое-кто навсегда грезил красотой ведьм, посетивших его в эту ночь, принимая магию за бессмертную любовь и мучаясь до самой могилы неизбывной тоской…
Тут что-то стукнуло в лесу, и мигом исчезла вся охота, отряд растворился в ночи, помчавшись дальше, собачий вой раздавался уже издалека, а Пашка стоял перед черным человеком на поляне, как на освещенной театральной сцене.
– И так далее, и тому подобное, – сказал Корвус.
– Это был ты? – прошептал Пашка, тыча пальцем в уже ставшую совершенно обычной лужу. – Там, в капюшоне, это был ты?
Корвус отмахнулся, нетерпеливо пожал плечами.
– Какая разница? Все хорошо веселятся в эту пору.
Тут Пашка почувствовал тошнотворную слабость в ногах. Ему нестерпимо захотелось присесть рядом с Корвусом на крыльцо, но он не решился и опустился прямо на землю. Лужа исчезла, даже особой сырости на ее месте не наблюдалось. Да и луна светила уже не так жестоко. Вполне можно было терпеть, не обмирая от ужаса.
Только вот Корвус смотрел на него уж слишком задумчиво, прикусив какую-то соломинку.
– Тебе плевать на правила приличия, я понял, – сказал Пашка. – Но хватит сверлить меня взглядом, у меня дырка во лбу скоро появится. Дальше-то что?
– Все же удивительно, какие случаются совпадения, – почти проворковал Корвус, и вот это Пашке ох как не понравилось.
Да уж, Крымский. Похоже, все-таки тебя сожрут.
Пашка вздохнул и пошевелил носками кроссовок жесткую жухлую траву. Ума на какой-то хитрый поворот ситуации не хватало.
– Сыграем? – вдруг встрепенулся Корвус, выпадая из задумчивости. – Смысл же в этом, не так ли? Что может быть увлекательнее?
– Во что? – мрачно спросил Пашка. – Надеюсь, не в хоккей на траве и не в баскетбол? У меня не очень хорошо с физическими реакциями.
– О нет, у нас своя игра. Очень простая. На первый взгляд, конечно. И пойдем в дом, а то простынешь еще, дитя человеческое.
Пашка с изумлением на него взглянул.
– То есть то, что я могу здесь бесследно сгинуть в эту ночь, никого не волнует, зато волнует, не отморожу ли я задницу? Тебе надо поработать с приоритетами, чувак.
Но Корвус его не слушал – он уже отворил тяжелую дверь и теперь картинно протягивал руку, приглашая Пашку войти внутрь.
***
Потолки в доме были очень высокими и когда-то красиво отделанными, по углам и сейчас сохранились остатки резных карнизов. В основном все было застлано сажей, везде царила разруха, но в подобии столовой, куда привел Пашку Корвус, даже уцелело подобие люстры на длинном шнуре, звеневшее подвесками под порывами ветра. Стекла в окнах, конечно же, были повыбиты, а рамы покосились. Зато имелись массивные стулья и большой круглый стол, явно принесенные сюда уже после пожара.
Корвус потер руки с какой-то мальчишеской радостью и уселся за стол. Люстра над ним зажглась оранжевым без всякого внешнего участия, а потом и вовсе снялась со шнура, проплыла над головой мага и опустилась на стол по его правую руку.
– Ну что же стоишь? Прошу, – понукнул Корвус.
Пашка обреченно опустился напротив него на стул. Он никогда не считал себя особенным любимчиком судьбы, но сегодняшняя ночь – это, было, пожалуй, уже слишком. Хотя дуракам ведь везет, вроде так говорится? А он этим вечером явно примкнул к их рядам.
– Любишь чудеса? – спросил Корвус с очередной медовой улыбкой.
– Я уже понял, что ты тот еще фокусник, – вздохнул Пашка и поправил сползшую на одно ухо шапку. Хотя в доме совсем не было холодно.
Корвус усмехнулся и повел ладонью по воздуху – доска стола тут же засветилась белым и голубым, высвечивая сложный контур линий и знаков – что-то похожее на карту звездного неба, Пашка точно не понял. Главным в рисунке оказалась мерцающая сетка, превратившая стол в шахматное поле – сплошные клетки по всей поверхности. Следом из воздуха вывалилась куча маленьких круглых блестящих камней – одни белые, другие черные.
Пашка только было намеревался спросить, что это за ерунда, но вдруг застыл с открытым ртом – его оглушило узнаванием. Сердце билось так, что грозило выпрыгнуть даже не из груди – из висков. Пашка обнаружил, что по лбу уже давненько проложил дорожку холодный пот.
– Если я что-то загадаю и выиграю, мое желание сбудется? – стуча зубами от волнения, выдавил он.
– А ты молодец, – прищурился Корвус. – Неглупый юноша. Да, в общем, ты прав, и это было бы неплохим бонусом, но ты вряд ли выиграешь. Хотя я бы на твоем месте сильно постарался – ведь ты знаешь правила. Белые или черные?
– Белые, – промямлил Пашка.
– А черные в этой игре начинают, мой дорогой. Но выбор сделан.
И Корвус с изяществом хищника вынул из кучки угольно-черных сверкающих камней первый и положил его на поле.
Пашка плохо помнил, что делал. Его сознание точно раздвоилось – кто-то более умный и хладнокровный, чем он сам, но по недоразумению деливший с ним одно тело, следил за игрой и делал ходы. Сам же он только мог понимать, что не выставил себя на посмешище сразу – игра длилась.
Впрочем, она могла быть очень долгой, подобная игра, Пашка уже это знал.
Изредка порывами налетал ветер, дребезжал подвесками, задувал под тонкую куртку, а иногда доносил разные странные звуки – то чей-то вой, то крики и карканье, то звук рога, вот теперь-то Пашка его узнавал, зря переживал, что дело обойдется без антуража. Только его это совсем не радовало. Он конкретно вляпался. И очень по-глупому.
И даже нисколько не удивился, когда обнаружил, что проиграл.
Корвус хлопнул в ладоши, и все исчезло. Даже подобие оранжевой лампы погасло.
– Пойдем, провожу?
Пашка уныло поплелся за ним, снова поправляя шапку – все-таки после стирки она здорово растянулась, и если раньше это казалось даже милым, то теперь бесило.
– И что я теперь должен делать?
Они стояли на поляне друг против друга, и все это выглядело как сон – Пашка даже не чувствовал больше страха, как будто смерти в этом мире не существовало. Как будто он имел возможность возрождаться вновь и вновь, пока сам не устанет.
– Узнаешь, когда придет время, – в лучших традициях дешевых псевдоготических сериалов ответил Корвус и показал ему на разлапистое дерево на опушке леса.
– Выход там. Вернешься к себе, – объяснил он вполне дружелюбно, и Пашка удивленно на него взглянул. Как-то все выглядело слишком просто.
– И что, я вернусь живым и здоровым, а не в виде трупа с ритуальными ранами и кишками наружу? Меня не будут собирать в десяток пластиковых мешочков? – уточнил он.
– Будешь целым, – пообещал Корвус. – Иди.
Пашка недоверчиво на него посмотрел, но решил, что, пожалуй, не надо давать магу времени передумать и быстро затрусил к опушке.
Уже переступая через огромные, вылезшие наружу корни дерева, он услышал за спиной хлопанье крыльев и обернулся, но позади никого не оказалось – ни птиц, ни Корвуса. А когда он посмотрел вперед, то увидел, что стоит у одного из выходов из парка. Здесь тоже была ночь, но никакой жуткой луны, а только вполне мирные фонари и неоновые вывески ларьков, алеющие в глубине темных улиц.
Только вот кожу на левом запястье точно обожгло, и Пашка с шипением поднес руку к глазам. Некоторое время тупо смотрел на нее, а потом тихо опустил.
– Мог бы и сразу догадаться, – прошептал он и натянул рукава худи почти до кончиков пальцев.
Отцу он наврет, что сделал новую татуировку, увлекшись очередными сказаниями о друидах. Пусть даже и такую странную – в форме глаза.
Врать не хотелось, но и тревожить отца – тоже.
В конце концов, он попал в эту историю по собственной дурости, значит, и отвечать – только ему.
Он шагал и шагал по ярко освещенной улице, вокруг кипела ночная жизнь, периодически по пути ему попадались веселые хмельные компании, разодетые в оборотней, вампиров и ведьм, и пытались его испугать, что-то вопя в лицо и кривляясь раскрашенными рожами; пару раз он даже наткнулся на группу масок с настоящими факелами, а в метро ехал с перебравшим алкоголя вурдалаком, трогательно уронившим голову на грудь, пронзенную бутафорским колом… Но сам он все это время ощущал себя странно замороженным, и горечь жгла ему рот.