***
После полудня, оставив Роуз дома, Коллинз в одиночестве отправился гулять, с ультрабуком под мышкой.
Хотя кого было обманывать, он отправился играть в онлайн-го, оккупировав одну из скамеек в Кенсингтонских садах, в Цветочной аллее. Дворники собирали по дорожкам опавшие листья. В разрывах сплошной темной линии кустарников пламенели яркие японские клены. Еще три месяца назад Коллинз навестил бы в сотый раз статую Питера Пэна и мемориал принца Альберта, зашел в кафе в оранжерее у дворца выпить чая с чудесными сконсами с изюмом. А теперь ему пришло в голову, что когда-то Джеймс Барри видел здесь фей, и сегодня это казалось абсолютно реальным.
Потому что теперь и он мог их видеть. Ему подумалось, что именно Кенсингтонские сады могли быть местом портала, если феи здесь появлялись. Впрочем, возможно, он закрылся со временем – такое бывало, откуда-то знал Том. Или не Том, а кто-то другой, кто темнел глазами и улыбался где-то в его голове. Коллинз чувствовал себя псом, бегущим по краю неведомого моря, моря, которое он когда-то давно видел, но полностью забыл.
Он быстро зашел на уже опробованный сайт, без особого разбора нашел первого висевшего в онлайн любителя игры и начал играть остервенело, не в силах заглушить в себе слепящее нетерпение, раздражение от необходимости совершать лишние действия. И если бы не тот, темный и холодный, тот, кто, кажется, сотни лет пролежал на ледяном и черном морском дне, созерцая алмазные толщи воды над собой, ничего бы не вышло. Но пока Тома разрывало на части, распаленного, не желающего ждать, тот, другой, вел свою партию с ленивой усмешкой – для него любой игрок из человеческой виртуальной паутины был все равно что безмозглый цыпленок. Изначально неравные, нечестные условия, но разве кто-то возражал?
Том играл несколько часов и провел не меньше пяти партий с неизменным выигрышем. Когда он, наконец, закрыл ультрабук, руки его дрожали от странного смятения; солнце медленно опускалось за зеленые и красные деревья, пахло подгнившими опавшими яблоками, как винным суслом. Где-то в кустах слышались жужжанье и тонкий звон, а потом Том различил едва слышное пение крошечных существ: либо он окончательно сошел с ума, либо Волшебная страна открыла ему свои объятья. И, проходя мимо пары облупленных статуй парковых гномов, которую надо было еще суметь отыскать в высокой траве, подумал, не служила ли именно эта сладкая парочка знаком, отметившим место портала. Однако сегодня пользоваться им было еще слишком рано.
Том кое-что задумал. Для этого завтра утром он решил отправиться в Тауэр.
***
С высоты птичьего полета Тауэр выглядит совсем маленьким в современном Лондоне.
Наверное, черному вороньему глазу он кажется всего-то коричневым куском жженого сахара, куском сладкого марципана, как в сказке о «Щелкунчике», где все крепости, ворота и галереи были сделаны из сахара с пряностями и миндаля с изюмом.
Даже для взгляда Тома Тауэрский замок в лучах утреннего солнца выглядит именно так. Еще только девять утра, чуть немногим больше, а замок уже осаждается туристами, словно нелепым, но несущим страшные разорения войском. Японцы со своей необъяснимой страстью фотографироваться каждую секунду и с каждым камнем выглядят особенно угрожающе.
Том чувствует какую-то странную неприязнь к воронам, хотя доселе ничего такого не испытывал. Раньше известная легенда вообще не производила на него впечатления, и все эти байки о том, что монархия рухнет, если вороны улетят из Тауэра или погибнут, его слегка раздражали. Пища для туристов, которые готовы потребить любую чушь, только чтобы было что рассказать, показывая фотографии с большими черными птицами.
Но теперь эти черные перья и эти хриплые крики вызывают легкую дрожь и словно бы дежавю – откуда оно, Коллинз никак не может вспомнить. Словно бы они ему тоже когда-то кричали свое печально прославленное «Виват», неся дурную весть.
И это хлопанье крыльев – оно так знакомо.
Только Том слышал хлопанье множества, множества черных крыл, и они были больше, гораздо больше, чем крылья обычных воронов. И черные глаза были не то птичьи, не то человечьи. Блестящие, как драгоценные камни, но полные чувств.
Том не знает, это ли неясное воспоминание пригнало его в сахарный замок или жажда наконец испытать себя. Темная, древняя кровь спокойна только на первый взгляд, на самом деле она требует и подначивает, насмехается и точит любое противодействие. Она зовет, и смеется, и обещает, и предлагает, и подталкивает.
Некоторое время он неторопливо ходит по двору крепости, как турист или любитель достопримечательностей, – билет сюда он купил еще вчера, на станции метро. Газоны, несмотря на ноябрь, ярко-зеленые, все шесть воронов поблескивают чернотой и выглядят весьма упитанно. Том знает, что за поворотом в вольерах расхаживают еще два молодых ворона, запасных. Но это далеко не все птицы, живущие на территории Тауэра – их тут много, и старинные гнезда находят в самых неожиданных местах, а в самих гнездах бывают спрятаны тайные свитки, когда-то потерянные украшения принцесс и королев, рюмки с герцогскими гербами и чьи-то кости. Вороны чувствуют тайны – или же просто любят мелкие вещички.
Падет ли Британская империя, если замок покинут вороны?
С чего бы им улетать или умирать, когда их кормят здесь кровяными бисквитами и кроличьими тушками? Если к ним приставлен йомен, который гордится своей работой, потому что верит в легенду? Том даже знает этого рейвенмайстера – седой, коротко стриженый, массивный, с тяжелой челюстью и жесткими голубыми глазами, бывший морской пехотинец. Он любит птиц и постоянно разговаривает с ними, и некоторые из них ему отвечают. Вороны очень умные, они способны различать смысл слов.
Коллинз не помнит, конечно, всех по именам – кажется, Тором зовут самого умного и прославившегося тем, что однажды он пожелал доброго утра русскому президенту Путину, прогуливавшегося по замку со своей делегацией.
Том облизывает губы – на какой-то момент ему жалко воронов. Но потом опять в нем поднимается это чувство: он знает, что птицы для него означают что-то дурное, что-то тревожное, означающее конец всем надеждам.
С виду Том абсолютно спокоен, он сидит на скамейке, сложив на коленях руки в перчатках, смотрит на кое-где пожелтевшие листья кустарников – на некоторых крупными каплями осел туман, некоторые покрыты желтыми ягодами. Вороны то и дело каркают, жизнерадостны, как всегда, один норовит цапнуть надоедливую туристку за палец, когда она сует ему в клюв печенье.
А потом вдруг все вороны – все, которые есть в замке, даже те, которых никто никогда не видел, падают замертво, превращаясь из чудесных живых символов в бесполезные тушки, комки мяса и перьев с тусклыми, погасшими бусинами глаз.
И Том вдруг слышит – поверх установившейся тишины, которая тут же взрывается оглушительным гамом туристов и душераздирающими воплями бегущих в панике служителей замка, где-то там, в какой-то другой реальности – как звучит чей-то болезненный крик, полный ярости, удивления и узнавания.
И Том вспоминает. Вспоминает так ясно, что сам себе изумляется: как можно было не помнить этого раньше?
«Корвус», – шепчет он и не спеша идет к выходу, чуть ссутулившись от озноба и засунув руки в тонких кожаных перчатках в карманы черного пальто.
Глава 14
Глаза у Тайлера светло-зеленые, каким бывает иногда стекло лимонадных бутылок, Том разглядел это в момент, когда болтался в воздухе, вздернутый за горло железной рукой. Дышать быстро стало нечем, легкие начали гореть.
Взглядом Хилла можно было гвозди заколачивать, но потом Том разглядел, что лицо детектива, всегда словно бы высеченное из камня и не по-лондонски загорелое, теперь выглядит осунувшимся, усталым и каким-то беззащитным, несмотря на гневный взгляд, несмотря на оскаленные белоснежные резцы.
– Впечатляет, – прохрипел Том, когда Хилл его отпустил и он безвольной тушкой шмякнулся к его ногам. – Тебе нужна трепетная публика, желательно женская.
– Еще месяц назад ты любую школьницу мог бы обскакать по трепетности, – буркнул Тайлер.