У нее были красивые пухлые губы и нежная шея. И все эти родинки, пылающие сейчас щеки, румянец, стекающий от самого лба и уходящий за шнуровку платья, и рыжие волосы крупными локонами – сверкающие в свете пламени свечей. Тайлер вдруг почувствовал, как скапливается во рту сладкая слюна. Кровь в висках разом застучала. Разве о ведьмах тоже не ходили определенного рода легенды?
Она придвинулась к нему и повела губами по шее до линии скул, и тут Тайлеру на секунду показалось, что мир снова окрасился красным. Его бросило в жар, и дальше он плохо помнил, что делал. У него и в Лондоне-то сто лет уже не случалось плотской любви, со времен Мэри, когда они еще жили вместе, а это было очень давно, как казалось сейчас Тайлеру. Наверное, потому, что Мэри была уже мертва, и сейчас все казалось таким далеким, таким призрачным, да и вообще – случилось совсем в другой жизни. Роуз лапала его и кусала, тискала и целовала хищно, взасос, как будто он был гулящей девкой; это она опрокинула его навзничь и трахала так, что, кажется, мозги из ушей вытекали, как будто и в самом деле вспышка страсти могла их спасти от той тьмы, что быстро плыла на них. Они оба чувствовали приближение этой тьмы, и потому все было так остро, так горячо, так безнадежно, что у Тайлера черные звезды вспыхивали перед совершенно слепыми глазами. Голова кружилась, Тайлер глухо выл, когда кончал, вокруг все было красным-красно – ему казалось, что вернулась его волчья сила, что кости трансформируются и клыки вспарывают десны, так глупо, глупо и горько, он понимал, но это было сильнее его, будь оно все проклято, сильнее…
Он был готов умереть этой ночью. Но, к сожалению, забрезжившее в окно серенькое утро известило его, что он все еще жив.
Глава 17
Сэн со страшными черными глазами не убил чужаков.
Еще и года не прошло, как Роуз стала такой древней старухой, что едва передвигалась по дому. Народ к ней валом валил, даже из дальних деревень Пустоши – за травками от хворей, за душистым чаем, а некоторые приходили послушать страшные сказки, знала их Роуз много, рассказывала вдохновенно, да и голос ее оставался странно молодым, намного моложе сморщенного, как печеное яблоко, лица и дряблого тела.
Тайлер старел медленнее, за это время он лишь превратился из молодого мужчины в мужчину средних лет, зато все его тело теперь покрывали неведомые раньше рубцы и шрамы – от волчьей регенерации ничего не осталось, а он часто об этом забывал, и некоторые отметины получил по глупости: при колке дров, при починке телеги и ремонте дома, а некоторые – в ножевых драках и на охотах.
С Роуз они жили в одном доме, но почти не разговаривали. Любая их беседа оказывалась сродни ходьбе по битому стеклу – может, и не порежешься, а может, напорешься на острый осколок да разрежешь плоть до самой кости.
А еще Тайлеру казалось, что Роуз просто начала забывать. Она хорошо помнила старые саги и почти забытые даже в Сиде легенды, но, похоже, очень плохо – свою собственную жизнь. Не хотела помнить, или же память стала избирательной, как у всех ветхих старух, Тайлер не ведал. Может быть, таким образом судьба сжалилась над ней, а он не хотел становиться мучителем. Может быть, она сама поверила в то, что родилась здесь, на Пустоши, и прожила в этой маленькой деревеньке до глубокой старости. Тайлер знал – память хитрая штука, и ложные воспоминания встречаются нередко. Так разум сам спасает себя от тенет тяжелого и больного безумия, заменяя его безумием легким и благостным.
Сэн был так благосклонен к нему, что собирался выдать за него свою младшую дочь, и надо сказать, она была довольно милой, эта маленькая хрупкая девчушка с длинными соломенными косами. Осталось подождать совсем немного, чтобы ей минуло четырнадцать.
В деревне жилось не то чтобы весело, но вполне сносно – здесь мало улыбались, много работали, редко рожали детей и редко умирали. Видимо, Пустошь все же оставляла долго жить, потому что некоторые из селян были не потомками вервольфов, а самими бывшими вервольфами, как, например, сэн Малво. Но вспоминать о прошлом никто не любил. Однажды за попытку заговорить о том, что случилось в войну с Корвусом, Тайлеру чуть не распороли горло. Ошибки он не повторял.
Ближе к первому осеннему полнолунию в деревне задели какой-то нерв, ее точно придавило к земле невидимым мрачным куполом. Тайлеру на Пустоши и так-то дышать было нечем, а тут он почувствовал, как последнее светлое, что в нем оставалось, растворяется в незримой тьме. Душа его еле дрожала в чьих-то когтистых лапах, но он ждал, ждал, что хотя бы тьма принесет перемены.
Луна в этот раз взошла не просто красная, она взошла алая, как самая свежая и юная кровь, с почти черными тенями на пухлом теле. И облака мимо нее неслись быстрые и пурпурные, будто шлейфы невидимых духов.
«Волчий бог», – шептались в деревне женщины, взглядывая на небо и спеша укрыться за засовами, а все мужчины пошли доставать оружие, какого ни разу ни носили на охоту.
– Тайлер, – окликнул его Лорн-кузнец, несший мимо целый веер длинных ножей и коротких мечей, – не стой истуканом, подбери себе оружие. Скоро придет Стая, пора готовиться к битве. В этот раз мы устроим им хитрую засаду, сэн хорошо придумал.
Тайлер кивнул, но за кузнецом не пошел, а зашагал совсем в другую сторону.
***
Он просто не хотел.
Никогда не приходилось ему ниоткуда дезертировать, но в этот вечер – слишком красный, слишком зловещий, слишком ненормальный, придуманный, ненастоящий – он не хотел убивать никого. Ни людей, ни волков. Не хотел красить и без того алую луну кровью, так похожей на его собственную.
Эти злые волки, словно бы вышедшие из страшной сказки, – они ведь действительно вышли из страшной сказки. Когда Сид лишился магии, некоторых оборотней этот миг застал в волчьей форме, и они уже никогда не стали людьми. Тайлер не знал, остались ли среди них те древние вервольфы, которые еще помнили время, проведенное в человеческом обличье, или в стае состояли только их дети и дети их детей. Но память изуродованных оборотней была жива долго и постепенно обратилась в беспричинную злобу против тех собратьев, что застыли в форме человека.
Забавно, что Тайлер понимал и тех и других, поэтому не хотел сражаться ни на одной стороне.
Он прекрасно знал, что в эти самые минуты ломает себе жизнь. В деревне под названием Сенлис были свои радости, какие всегда бывают у селян. И главное, все подчинялось строгому распорядку. В январе здесь устраивали праздники с кострами и мясными пирогами, в феврале сидели у огня и рассказывали разные байки, в марте выходили работать в поля, вскапывали и обрезали виноградники, в апреле девушки начинали наряжаться в легкие платья, украшать волосы цветами и устраивали танцы, в мае начинались первые охоты, в июне косили сено, в июле жали хлеба, в августе их молотили, в сентябре и октябре собирали виноград и делали вино, в ноябре запасали дрова на зиму и откармливали желудями свиней, которых кололи в декабре, готовясь к январским пиршествам...
Он мог к этому привыкнуть. Он почти привык. И почти был счастлив.
Хотя кому он лгал?
Тайлер усмехнулся, поправил на широком кожаном поясе два ножа – один длинный, другой короткий – и вступил под сень леса, в запахи сухой хвои, прогревшегося от дневного солнца дерева и вечерних цветов, которые только начали раскрываться навстречу луне и пахли одуряюще сильно.
Он шагал по тропинке и на какие-то несколько счастливых мгновений даже забыл, что с ним произошло и где он находится, кто он и почему так случилось, бездумно наслаждался тишиной и покоем леса, который не таил в себе никаких волшебных опасностей, и, может, оно так было и к лучшему. Опасности оставались только реальные, и он к ним успел приспособиться – даже с нынешним не защищенным регенерацией телом.
Углубившись в чащу, он шел и шел, намереваясь пересечь лес и выйти к озеру с другого, не примыкавшего к деревне берега, сесть и уплыть с любым перевозчиком на незаселенные земли Пустоши, а там попытаться выйти на границу, за которой начиналась магия.
И пусть все в деревне уверяли его, что границы не существовало – все пути приводили обратно на Пустошь. О, один раз он даже видел это собственными глазами – иногда самые сильные и смелые из крестьян предпринимали подобные походы, чтобы снова и снова убедиться в одном и том же, и Тайлеру довелось участвовать в таком, он не мог не поучаствовать, но тогда они вернулись в Сенлис ни с чем.