Тайлер булькнул что-то, и на губах его вспузырилась кровь. Он еще успел почувствовать прохладные пальцы на своих висках и поразиться дивному, неописуемому блаженству, которое охватило его при этом прикосновении.
«Так вот какие они, сидские чары», – пронеслось у него в голове, и в то же самое мгновение он сморщился от резкого химического запаха, ничего общего не имевшего с ароматами Страны чар. И этот запах – запах автомобильного ароматизатора – так обжег его нос, что никаких сомнений не оставалось: Тайлер снова стал волком.
Разлепив воспаленные веки, он увидел круглый рыжий затылок водителя авто, в котором ехал на заднем сиденье, потом, через стекло, черные лаковые крылья – похоже, кэб; затем его обступило со всех сторон сизое раннее утро, наполненное шумом туристической толпы, и он без сил уронил голову на спинку.
В Лондоне, вероятно, не прошло и суток с тех пор, как он, Роуз и Том спустились на станцию Пикадилли.
Глава 18
– Хочу в «Старбакс», – заявил Пашка, когда немного пришел в себя после сцены из плохого фильма ужасов, разыгравшейся в переходе метро.
Тело застреленного оборотня моментально исчезло, Имс быстро убрал пистолет в карман пиджака, а люди по-прежнему текли нескончаемым потоком в неприветливые стеклянные двери, так и норовившие прищемить или ударить по носу. Явилось ли такое равнодушие следствием магии или это было обычное московское безразличие, Пашка не знал. Да и не хотел знать.
Имс пожал плечами, и они поехали до Большой Дмитровки. Пашка отдавал себе отчет, конечно, что во многом является фанатом ничего не значащих символов и что любовь к «Старбаксу» сильно отдает склонностью к мыльным операм для девушек за сорок. Стас так вообще утверждал, что при такой страсти к зеленой сирене на белом стаканчике Пашка должен еще и туфли дюжинами скупать, как Кэрри Брэдшоу. Но сегодня – сегодня Крымский мог позволить себе побыть капризной дамочкой.
Впрочем, летнюю веранду уже убрали, а внутри кофейни Пашке никогда особенно не нравилось. Зато он оторвался на кофе – заказал огромный фраппучино, просто ледяной взрыв сахара: почти восемь чайных ложек на порцию! Под этот сладкий ужас он еще и незаметно сожрал два черничных маффина и внушительный чизкейк.
Имс молчаливо потягивал эспрессо, периодически бросая по сторонам острые взгляды. Но что-то Пашке говорило, что с шоу на сегодня покончено.
– Ты знаешь, пап, наверное… ты это зря. Он успел мне сказать, что на моей стороне. А вот что это значит… не успел.
– Я должен сейчас извиниться? – хмыкнул Имс.
– Нет, нет, конечно, – смешался Пашка. – Просто… мне интересно, что он хотел сообщить…
– Поскольку мне все время намекают, что с тобой может что-нибудь случиться, если я не продолжу играть, я долго не раздумывал.
– Значит, тебе все же шантажируют! – вскинулся Пашка. – Этого я и боялся! Хотя, если подумать, все же очевидно, это классика жанра. И, постой, папа, если «намекают», значит, ты с кем-то с той стороны общаешься?! А почему молчал, мне не сказал ничего? Или как всегда: Пашка еще ребенок, Пашке надо заканчивать школу, пусть выступит в роли бессловесного бревна, за которого все решили?
– Ну а что ты хочешь предпринять? – тяжело посмотрел на него Имс. – Зная твою страсть к исследованиям, могу сразу напророчить, что ты зарылся бы в эту тему по самые пятки...
– И что? Разве не нужно этого делать? – возмутился Пашка. – Разве мы не должны понять, кто с нами ведет игру? И за кого ты должен играть? Какие у них цели, и вообще – кто они? Этот… парень с черными глазами… Корвус… он вроде как продвинутый чувак, очень культурно развитый. Это другая цивилизация, папа, разве тебе не интересно? А может, пока ты играешь, Земля близится к апокалипсису?!
– Так ты тоже видел Корвуса?..
– Я думаю, он у них один из главных. Ну, если не главный, то точно – местная аристократия.
– Да, – задумчиво согласился Имс. – Пожалуй.
– Он что-то предлагал тебе, завлекал чем-то? Тряс перед тобой драгоценными возможностями? А, пап?
– А как же, – усмехнулся Имс. – Ударил по самым больным точкам. Но вдаваться в подробности я не буду. И тебе влезать в это категорически не советую, слышишь? Я уже вижу, как у тебя глаза загорелись, но не надо ничего выяснять, слышишь? Мы и так уже на проигрышной позиции из-за того, что кучка безмозглых школьников решила изобразить колдунов.
– Я рано или поздно оказался бы в игре, – буркнул Пашка. – Я же твоя кровь и плоть. Они бы все равно использовали меня. Но почему они выбрали тебя? Ты даже не видел этой игры раньше…
– Не знаю, – сказал Имс. – Пока они держат меня в неведении. Да и зачем что-то объяснять? Я все равно у них на крючке.
Пашка помолчал и повозил вилкой по тарелке, опустевшей от чизкейка.
– Не думаю, – сказал он, наконец. – Мне кажется, Корвус не такой. Он… он не играет грубо. Он еще расскажет тебе свою версию истории, чтобы ты мог перейти на его сторону добровольно. Мне кажется, он… такой тонкий игрок, он будет очаровывать тебя, папа.
– Еще скажи, что, возможно, он не такой плохой парень, как кажется.
Пашка вздохнул и закусил губы.
– Я боюсь, что, кроме Корвуса, еще кто-то появится, пап. Или что-то.
Имс скривил рот и кивнул.
– То, что это только начало боевых действий, я тоже понимаю. Но раз уж я их ферзь или слон, пусть покажут мне карту сражения. И еще: я тут думаю, к кому мне тебя отправить… и куда… Варианты у меня есть, и немало…
– Это идиотизм, папа. Они найдут меня в любой земной географии. У Корвуса тут другая весовая категория, смирись, как подобает настоящему воину, ладно? А я продолжу ходить в свою любимую школу и тусоваться с безмозглыми друзьями.
– И, конечно же, истязать ноутбук по поводу сидов, друидов, омелы и всего прочего, – саркастично добавил Имс.
– Ты сам все знаешь, пап.
Имс вздохнул.
– Поедем домой?
– Езжай, а мы со Стасом вроде как договаривались встретиться. Не вижу причин менять планы, знаешь ли.
***
Отец уехал, а Пашка остался сидеть за маленьким круглым столиком, с тоской глядя за стеклянную стену, отделяющую пространство кофейни от улицы. Снаружи пошел унылый, мелкий и холодный, дождь, безжалостно напоминая, что пришла осень, внутрь все больше забегало спасавшихся от непогоды людей – группа щебечущих девчонок в длинных цветных вязаных шарфах, лысый полный мужик с дорогим кожаным портфелем, два ботаника в одинаковых очочках, делавших их похожими на клонов повзрослевшего Гарри Поттера… Тьфу ты.
Пашка из всех сил пытался не замечать судорожные спазмы в груди, но окружающий мир уже горел и пульсировал. И, самое страшное, Пашка не мог ненавидеть Корвуса – ведь это по его милости случилось невозможное: параллели пересеклись. Пашке мог бы целую жизнь смотреть, как у горизонта сходятся сверкающие в свете солнца рельсы, но теперь его перенесло к самому горизонту, и он увидел, что это не было обманом зрения: они действительно сходятся.
Правда, сейчас им владело ощущение, что он бежит, бежит со всех ног за какой-то едва видимой тенью на солнечной земле, и пока вообще непонятно, что именно эту тень отбрасывает. Хотя нет, пока он даже не бежал – только собирался, только присел на старте. Совершенно точно собирался, как бы ни тревожился за него отец. Сердце колотилось, пальцы холодели, и слюна скапливалась во рту от страха, но Пашка знал, что во что бы то ни стало ввяжется в эту игру.
Он заказал еще одну чашку кофе, на этот раз латте, по размеру больше походившую на ведро, и вытащил из рюкзака планшет. В старые времена, подумал он, усмехнувшись, он бы сосредоточенно согнулся над старым томом в переплете из свиной кожи, с хрупкими от старости страницами, и, как бы ни была стара сама книга, по сравнению с описываемыми в ней событиями она показалась бы младенцем. Но вот что было уморительно: информационные устройства менялись, а сказки – нет.
Он еще помнил, как Корвус провожал его улыбкой, которая больше подошла бы голодной акуле. Пашка уже тогда ждал, что в спину его шибанет каким-нибудь древним и очень неприятным заклятьем. И все же, он не просто утешал отца, когда говорил, что Корвус не играет грубо. Он не видел в этом парне безумного и жестокого маньяка, он видел в нем подлинного игрока. Хотя… маньяки как раз ведь обожали играть и с жертвами, и с детективами. Иначе им было скучно. Возможно, Корвус как раз был из тех внешне красивых молодых людей, которые любили не спеша вырезать сердца из груди еще живых, а потом вдумчиво выкладывать из них слово «вечность» на мраморном полу кухни…