***
На следующий день Пашка решил прогулять уроки, у отца тоже не было консультаций, так что завтракали они вместе, но в каком-то вялом молчании. Пашка чувствовал себя так, будто хапнул чрезмерную дозу стрезама – полная имитация нахождения внутри кокона из мягкой ваты.
Отец, видимо, решил, что у него все еще отходняк после стычки с вервольфом, в душу не лез, пил кофе, заедал его тостами с сыром, листал что-то на ноутбуке, периодически быстро переписывался с кем-то, легонько клацая клавишами.
Друид исполнил обещание – Пашка увидел во сне то, о чем хотел узнать; правда, он подозревал, что ему показали неполную версию, не режиссерскую, так сказать, а урезанную и, возможно, подкорректированную под угол зрения Мерлина. И все же даже после этой версии Пашке было мучительно всех жалко. Черт побери, видимо, он действительно становился сентиментальной барышней, но жалость вышла первым чувством, которое затопило его при пробуждении и осознании.
После того, как Стена была построена, Мерлин ушел из друидской общины и с тех пор жил один – много, много сотен лет, мучительно ожидая, когда исполнится его собственное пророчество, неизбывно тоскуя по миру сидов. Много раз с тех пор, как друиды узнали о втором контракте (а они, конечно, узнали) и посчитали Миррдина предателем, его пытались убить, лишить магии. Но мог ли кто-то победить того, кто сумел отгородить параллельные миры от земного на несколько тысяч лет? Так или иначе, Мерлин стал парией – надолго, до тех времен, пока все очевидцы тех событий не умерли. А это случилось нескоро. Несколько раз ему наносили тяжелые увечья, от которых он оправлялся сотни лет, скрываясь в лесной чаще или затерявшись среди людей в каком-нибудь мрачном городе; несколько раз его магии был нанесен сильный урон и она почти покидала его, но всегда, всегда возвращалась.
Считал ли себя предателем сам Мерлин? Тяжело быть двойным агентом и при этом не верить ни одной из сторон. Мерлин предполагал тысячи вариантов развязок после исполнения контракта, но ни один не мог погасить в нем чувство, что он навлек беду на свой мир, хоть и отсрочив ее на неимоверно длинный срок.
Тогда, три тысячи лет назад, он предал Землю, позволив туатам-сидам уговорить себя вернуть их назад, потом он предал сидов, когда позволил фоморам возродиться наряду с ними. А теперь, когда час пробил, он снова предавал и тех, и других, пытаясь не дать исполниться тому, что сам же когда-то и назначил, что подписал своей собственной кровью, которая была сильнее любых оков. Мерлин обошел всю землю, но от самого себя сбежать еще никому не удавалось, даже сильнейшим из магов и людей.
Вот что понял Пашка из мутного и золотого, как глаза мага, сна, и, если честно, он совсем не завидовал Мерлину.
И еще – он начал сильно тревожиться по поводу планов Корвуса. И по поводу планов ши, сидов, туатов, фэйри, да как их ни назови – лукавый, коварный это был народец. Кажется, они говорили Мерлину, что хотят лишь вернуться на Землю, возродить былой симбиоз, который так идеально когда-то подходил обеим расам. А что думал по этому поводу Корвус? О, он убеждал Друида в том, что сидам верить нельзя и что они вернутся только для того, чтобы подчинить себе земной мир, потому что будут пылать обидой и к тому же возродят былую мощь.
Ясно было одно: за это время, за это долгое время, в мире и сидов, и фоморов могло произойти много разных вещей. И почему-то Пашка был уверен, что вещи это не очень хорошие – вот прямо кожей чувствовал. Земля могла показаться им отличным инструментом для решения собственных проблем, но ведь когда лес рубят – щепки летят, не так ли? Что требовалось сделать с земным миром, чтобы решить проблемы двух других, даже не хотелось представлять. А если интересы столкнутся, начнется война – и кому достанется земной мир, тот его и использует по своему усмотрению. Так что: куда ни кинь, всюду клин, как говаривал герой Шона Коннери в фильме «Скала»…
Пашка так задумался, что полупрожеванный пончик вывалился у него изо рта и шлепнулся в чашку с кофе, разбрызгивая коричневую жижу по черному матовому стеклу, которым была накрыта столешница.
Отец поднял глаза – и Пашка знал этот тяжелый, заострившийся, опасно посветлевший взгляд. Нет, только не это!
– Ответь мне на один вопрос, сын мой, – наконец сказал Имс и отодвинул ноут. – Ты ведь до чего-то уже докопался, правда? Иначе с чем связан этот транс, которому позавидовал бы и Далай-лама?
Пашка испустил чудовищный вздох и выловил несчастный пончик из кофе. Наверное, действительно было лучше все рассказать. Ведь две головы лучше, чем одна, а у отца с мозгами всегда было все в порядке. Да и кто тут крутой парень?
И он рассказал.
Отец долго молчал, потом вынул из валявшейся на столе пачки сигарету, отошел к окну и закурил в форточку.
Пашка молчал, почему-то чувствуя себя виноватым за симпатию к Мерлину, за эту неожиданную всеобъемлющую жалость, что до сих пор холодила его сердце.
Он не чувствовал страха, он, скорее, чувствовал печаль.
– Лепрекон? – наконец спросил отец. – Он пошел за тобой, говоришь? И как он выглядел?
– Да не особо приметно, – пожал плечами Пашка. – Как бомж, скорее. Ну не как бомж, как такой… слегка опустившийся старикан. Таких десятками видишь на улицах и в метро. В каком-то плаще потрепанном… Ничего такого, что заставило бы тыкать в него пальцем и кричать: «Смотрите, смотрите, это лепрекон»!
– Вот это и гадко, – как-то странно бесстрастно отозвался отец.
– Даа, плохо, что ты грохнул вервольфа, – сумрачно сказал Пашка и пододвинул к себе коробку с мюсли и коробку с соком. – Но что толку расстраиваться? Еще успеем.
– Это уж точно, – прищурился Имс и ткнул бычок в блюдце на подоконнике.
И когда он обернулся, Пашке вдруг стало страшно. Потому что обернулся не его отец, какого он всегда привык видеть. Обернулся какой-то совершенно незнакомый ему человек – с заострившимися чертами лица, с прозрачными злыми глазами: в кино такие бывают у самых отмороженных бандитов, на счету которых десятки трупов. Даже двигался Имс по-другому – чуть набычившись, пригнувшись, как хищный зверь для прыжка, с сутуловатой ленцой, но ленца эта пугала больше, чем видимая готовность к атаке. Даже плечи выглядели шире, и нос вдруг оказался чуть кривым, словно когда-то сломанным.
Вот дерьмо, отчаянно подумал Пашка. Вот же дерьмо, получается, он даже никогда по-настоящему не видел своего отца. Не знал, кто он. Как он вообще прожил свой кусок жизни – будучи настолько слепым и глухим?
Он ничего не знал о мире, в котором жил.
Как он мог думать, что разберется в мирах, о существовании которых до последней недели даже не подозревал?
Глава 19
Одним из отличительных качеств Имса было сразу вычленять из нагромождения обстоятельств главное, не размениваясь на сантименты, сомнения в реальности происходящего и, чего таить, моралистские внутренние монологи. Когда Имс оценивал обстановку и потом принимал решение действовать, он не ведал угрызений совести. Главное было ведь что? Защитить себя и своих близких, действовать в личных интересах. Остальной мир мог катиться к чертовой бабушке.
То, что сейчас он вступал в таинственную мистическую войну, где противники владели магией, его не волновало. А волновало то, что информация о противоборствующих сторонах оставалась крайне скудной. Как-то не доводилось ему раньше сталкиваться с друидами, оборотнями, эльфами и лепреконами.
В голове роились идиотские «полезные советы», почерпнутые из современных сериалов: фэйри боятся железа, любят сливки, надолго вывести их из строя можно, рассыпав соль или крупу – по какой-то необъяснимой причине каждое существо из рода фэйри принимается пересчитывать сыпучие вещества до последней крупинки.
Ничему этому Имс, конечно, не верил. Вряд ли сценаристы, придумывавшие средства защиты от фей для братьев Винчестеров, искали в архивах реальные сведения о магическом народце. С другой стороны, они явно использовали народные сказки и старые легенды, а это уже что-то: иногда сказки не врут.