Да, абсолютно прав, если отнестись к недавно случившемуся непредвзято. Все эти голоса, метаморфозы, творившиеся со стариком, но самое главное: нож в грудь, настоящее убийство, которое на поверку оказалось просто обмороком, а перед обмороком, конечно, Тома довели до ручки игры его собственного мозга...
Все логично. В мире нет никаких загадок, есть только психические заболевания. Надо показаться хорошему доктору. Все это может быть от переутомления, скрытый невроз, психика человека – такая хитрая материя... А то, что ему привиделись ирландские или какие там, шотландские, пейзажи, тоже объяснялось легко – его последняя экспедиция со знакомыми археологами как раз пришлась на коридорные гробницы, чему удивляться?
Да, заключил он, уже стоя перед собственной дверью, Бон прав. Самые большие страхи Тома обрели плоть: его бабушка закончила свою жизнь в сумасшедшем доме. Случилось то, чего он всю жизнь боялся. Раньше при одной только такой мысли страх накрывал его черным вязким облаком, будто лужей битума, но теперь, когда это случилось в реальности, он чувствовал оцепенение. И все-таки: какие яркие, живые картины дает больное воображение! Он все еще помнил золотой блеск ножа в воздухе, одно сплошное пятно молниеносного броска и удар, выбивший воздух из легких. Такое не забудешь.
И Том поневоле задался вопросом: а хотел бы он, чтобы все это случилось на самом деле?
Впрочем, тут же усмехнулся он, если бы все это случилось на самом деле, Том Коллинз уже был бы мертв. Еще никто не пережил удара кинжалом в сердце.
Тут он слегка отвлекся на проходивших мимо соседей, выгуливающих двух лабрадоров, поздоровался, обменялся с ними парой фраз о погоде, а потом мельком взглянул на часы – и чертыхнулся.
Он совсем забыл: сегодня вечером Джейн должна была зайти, чтобы вместе с Томом отправиться на открытие кошачьего кафе, где котовладельцы могли выпить кофе, пока их питомцы наслаждались специально выстроенными для них аттракционами, поедали дорогие корма и валялись на пуфах. Джейн гордо носила статус хозяйки огромного толстого кота, который, по мнению Тома, уже давно заслуживал хорошей порки. Поэтому идея кафе для котиков не могла ее не увлечь.
Том слегка сморщил переносицу – перспектива тащиться в кошачье кафе с Джейн его не радовала. Хотя кошек Коллинз любил. Все, абсолютно все кошки, с точки зрения Тома, были прекрасны. Они воплощали собой те идеальные качества, которыми должна была обладать идеальная женщина, но разве вы видели в современных женщинах мягкость, и плавность, и грацию, и независимость, которая бы не подавляла, а завораживала?
Только однажды, всего лишь однажды за свою богатую на романы жизнь Том был знаком с такой женщиной, но и тут его прибила ирония судьбы. Это была певичка-трансвестит в одном из закрытых парижских клубов. Она выступала с имитациями певиц прошлого, классических див – от Эдит Пиаф до Мирей Матье, иногда Марлен Дитрих, хотя ведь начиная с Марлен женщины, кажется, и начали терять мягкость...
Том часто сидел в том клубе и смотрел на нее – или на него? – и видел то желание нравиться, подлинное желание нравиться мужчинам, которого в современных женщинах давно уже не встречал. Испытывал ли он сам влечение к этой имитации, превзошедшей все оригиналы, Том не мог ответить однозначно. Но эта аура – обильных и душных клубов сигаретного дыма, золотистого мерцания свечей, запаха сладких духов, едкого пота и крепкого алкоголя – навсегда осталась в его памяти. И над всем этим на возвышении сцены – длинные черные перчатки, кружевное платье, туфли на космической высоты каблуках, ярко нарисованный рот и ресницы в блестках. И голос, который менялся каждую секунду, от хрусталя к бархату. Эта женщина – недоженщина – оставила в нем глубокое впечатление. Она как бы символизировала собой, что потерял мир.
Нынешние женщины... наверное, дело было в том, что они не хотели отдаваться. Они отдавались мужчинам, как будто платили долг – или, вернее, выполняли свою часть сделки, в обмен на то, чтобы мужчина выполнил свою. Это был постоянный торг. Современные отношения сводились к контракту, и любая женщина пристально следила за вами, как будто отмеряя невидимым прибором, а сполна ли вы выполнили свои обязательства? «Достаточно ли он был исполнителен, чтобы я тоже была исполнительна?»
Влечение, желание, страсть, влюбленность – то внезапное обжигающее чувство, лишавшее разом и сил, и рассудка, заставлявшее дрожать колени – все это ушло в прошлое. Секс стал уже даже не формой признательности, ибо в признательности есть человечность, нет, он стал формой кратковременной аренды чужого тела, из которого за минимальное время вы пытались извлечь максимум пользы. Но часто безуспешно.
Том и сам не знал, чего вдруг нашли на него подобные раздумья – вероятно, очутившись в собственном доме, он отвлекся от факта, что начинает сходить с ума.
В эту минуту в комнату неторопливо вплыл огромный кот с почти синей шерстью. Он молчал и крайне неодобрительно смотрел на Коллинза.
Значит, Джейн была уже здесь, хотя странно, что Фунт ходил по дому без присмотра. Обычно Джейн следила за своим «милым котиком» с большим рвением, чем иные мамаши следят за детьми.
Том вдруг остро пожалел, что дал ей ключи от квартиры. Ему показалось, что его самого Джейн не открывает, не раскрывает, а, напротив, замыкает на сотни ключей. Он уже забыл о многих эмоциях, которые раньше испытывал, так надежно они были заперты. Впрочем, такое с ним творила любая женщина.
Странно было и то, что Джейн не вышла ему навстречу, уже издалека начиная рассказ о реакции читателей на очередную свою колонку. Она всегда так делала, только заслышав стук двери и звук шагов. Голос у нее был глубокий и выразительный, как у актрисы.
Том преодолел несколько комнат, каждая из которых встретила его все той же тишиной, и вошел в главную гостиную. Там были распахнуты все окна, и поднявшийся ветер трепал легкие белые занавеси, они беспорядочно метались по комнате, застилая обзор, вздувались белоснежными сорванными парусами, наполняя собой пространство, а вместе с ветром в комнату летела водяная взвесь. И когда только успел начаться дождь?
Коллинз вступил в гостиную, как на тонкий лед, уже растревоженный бурей белых занавесей, но все же не готовый к тому, что они скрывали, от чего отвлекали. Некоторое время он просто стоял и смотрел, и белый шелк хлопал его по лицу. Потом медленно, по очереди, закрыл все три окна.
На полу лежала Джейн с окровавленной, пробитой головой, в густой темной луже, натекшей из-под затылка, а вокруг нее, как в страшной сказке о Снежной королеве, сверкали крупными алмазами осколки тяжелого старинного зеркала, ранее висевшего на стене рядом с камином.
Зеркало это, очень старое, в резной серебряной раме, досталось Тому от тетушки вместе с домом – высокое, от пола до потолка, с загадочной шоколадной амальгамой. Сколько лет ему было, никто уже не помнил, оно источало темную, но вместе с тем жутко притягательную энергию, и многие поколения не смели даже переместить его, не то чтобы снять. Висело оно всегда под неким углом, словно бы грозно нависая над комнатой, но вместе с тем было привинчено намертво, его держали особые металлические штыри по всем его углам и даже по центру.
Том очень любил это зеркало и никогда не сомневался в его устойчивости. Как оно могло упасть, не просто разбиться, а именно оторваться от стены и упасть сверху на бедную Джейн? Может быть, штыри устали от времени и ослабли? И почему он всегда был так уверен, что оно не упадет?
Он смотрел на мертвое тело, беспомощное, как все трупы, на бледное и удивленное лицо, будто бы Джейн так и не смогла поверить, что ее гибель так нелепа.
Чудно, но даже осколки зеркала были великолепны, точно сокровища каких-нибудь гномов или лепреконов, будто само стекло, из которого его сделали, вовсе не было обычным стеклом. Большой кусок откололся так удачно, что из него вполне выходило зеркало поменьше, но все равно внушительных размеров. Этот кусок переливался и звал, и Том понял, что не выбросит его, даже несмотря на злосчастную роль.
Кота придется оставить, мелькнула мысль.