Пашка вздрогнул и медленно выдохнул. Он совсем забыл, что где-то тут, на поверхности, идет странная игра между учителем и учениками. Пришлось прислушаться, хотя эта игра уже, если честно, начинала надоедать. Пора было придумать что-то новое.
Ага, Крымский, такое, например, новое, как нашествие воронов-оборотней. Как раз что-то оригинальное, щекочущее нервы, правда?
Юрген стоял, опираясь задницей на учительский стол, и вещал так вдохновенно, как будто его самого сейчас снимала невидимая кинокамера. А, может быть, именно это ему и представлялось в такие моменты. Да тут еще за окном драматически застучал по водосточным желобам дождь.
– …по-настоящему мы хотим только мечту – как только мечта исполняется, мы перестаем хотеть желаемого. Охота всегда слаще убийства. Поэтому ваши фантазии должны быть безумными… Чтобы страсть существовала, ее объект должен постоянно отсутствовать. Ведь вы хотите не что-то, а вашу мечту о чем-то. Так что мы получаем в итоге? В погоне за желаниями вы не сможете обрести счастье. Мы проводим всю нашу жизнь, пытаясь предотвратить смерть… Питаемся, изобретаем, любим, молимся, сражаемся, убиваем. Но быть человеком означает бороться за идею, и, в конечном счете, мы можем оценить значение своей жизни только ее ценностью для других… Может быть, смерть – это дар, как вы думаете?
– «Жизнь Дэвида Гейла», – вдруг сами собой произнесли губы Пашки, честно, он не собирался выдавать ничего такого – просто внезапно вспомнил фильм. Он был снят всего-то лет десять назад, но там, отчетливо помнил Пашка, еще фигурировали видеокассеты – артефакт великой древности.
Юрген замер на мгновение, а потом класс взорвался сумасшедшим гулом – и тут только Пашка понял, что нарушил правила. Негласные правила игры, которой якобы не существовало. Но Юрген вдруг улыбнулся, и дальше улыбался все шире и шире, и даже глаза его улыбались.
– Правильно, Павел, – кивнул он. – А я все гадал, когда же вы перестанете проигрывать рубли за моей спиной и мы поиграем вместе. Кто смотрел этот фильм?
Алекс моментально поднял руку, потом неуверенно поднялось еще рук пять.
– Как безнадежно мало, – поморщился Юрген. – Но вы еще можете наверстать. Как метко заметил Павлик, это фильм «Жизнь Дэвида Гейла», и на следующем уроке мы будем писать сочинение по трудам Паскаля, которого герой Кевина Спейси – собственно сам гарвардский профессор Гейл – упоминает в своей лекции. Но ведь «Жизнь Дэвида Гейла» вам немного понятнее, чем Паскаль? Поэтому мы пойдем к Паскалю через Гейла и посмотрим, что из этого выйдет. Павел, а скажите мне, что лично для вас значат эти слова? Осознавали ли вы когда-нибудь что-то подобное?
– Да, – сглотнув, сказал Пашка. Он вдруг подумал об отце – о его посветлевших от злости в короткий момент глазах, о сжавшихся губах. – Только смерть – все равно не дар. Это может быть расплата, да, и, наверное, иногда расплатиться именно так за что-то стоит, но никогда она не будет хорошим подарком, никому. Я просто думаю… думаю, что мы сами иногда проходим мимо тех, кому могли бы помочь. Как мимо… умирающего стрижа… А что, я вот как-то летом нашел на земле мелкого стрижа. Видимо, выпал из гнезда, они в июле часто падают и ломают крылья. Я взял его и понес в зоомагазин, там девчонки часто берут к себе бездомных кошек. Спросил, что с ним делать, а они мне сказали положить его на место: придет в себя и улетит сам, пусть все решает природа, а ты все равно с ним ничего не сделаешь... Я вернул его обратно и вернулся домой. Потом пошел сильный дождь, и через три часа я зачем-то снова вышел посмотреть, как там стриж. А он был никак, в общем… Он уже умер. Лежал мокрый, весь облепленный жидкой грязью, и мухи уже над ним роились. Как будто он был… каким-то удобрением органическим, что ли… Как будто несколько часов назад не был живым, как будто никогда вообще не был живым. И так часто бывает... Мы просто не обращаем внимания на кого-то слабого – или если считаем, что не сможем помочь, что все бесполезно… Понимаете, заранее себя в этом убеждаем. А на самом деле просто не хотим возиться, чужие проблемы, все это напрягает... А потом кто-то так же поступает с ними, и вот тогда мы ревем и орем от боли. Обвиняем всех… Но ведь мы сами никого не спасли, когда нам представился такой шанс? А когда дело касается нас, мы в ужасе, что всем все равно… Но ведь нам когда-то тоже было все равно…
Класс шуршал смешками, перелетающими из угла в угол, но потом постепенно затих, глядя на Юргена, который молчал и серьезно слушал, сцепив руки на животе в замок.
– Да ты, оказывается, сентиментальная барышня, Крымский, – фыркнул Рогозин, но заслужил лишь пару ухмылок – его шутки уже не так высоко котировались после вчерашнего разгрома от ловкого новичка.
А Пашка и сам не знал, чего это его понесло. Стрижа этого несчастного он нашел, когда ему только исполнилось одиннадцать и, казалось, совсем забыл о нем. Тогда ревел, конечно. И чего сейчас вспомнил?
– В вас есть понимание, Павел, – наконец произнес Юрген. – Но именно поэтому вам будет труднее жить, чем многим другим. И именно поэтому некоторые решения будут даваться вам тяжело. Вы будете часто обвинять себя, пусть и незаслуженно. А это очень портит нервы и желудок. Быть может, вы рано наживете язву, но мир, – мир благодаря вам может стать лучше. Определенно. А вы, господин Рогозин, могли бы стать отличником, если бы получали оценки за то, как мастерски умеете выводить из себя массу людей одновременно! Да, Алекс, я слушаю.
Высокий и худой Алекс наполовину поднялся из-за парты, как всегда, сутулясь и покачивая кудряшками.
– В чем-то я даже согласен с гуманистическими выкладками Крымского, но он уж слишком «в ужасе». А я думаю, иногда… бывают ситуации, когда смерть – еще какой подарок! Когда люди ее даже ждут. Нам просто такое сложно представить, мы же сытые и благополучные детки, в элитной школе учимся, и предки платят за это, и кормят, и покупают дорогие шмотки. А вот я однажды видел фотографию… знаете, я интересуюсь фотографией…
– Алекс у нас фотомодель, – томно сообщила одна из девчонок с первой парты, и Инна тут же послала ей опасно-сладкую улыбку.
– Так вот, это широко известная фотография, все прямо сейчас ее могут найти, и вы тоже… просто загуглите: стена газовой камеры в Аушвице. Просто стена, на которой следы десятков ногтей… когтей, царапавших эту стену в агонии… Следы очень глубокие. Но и в обычной жизни бывают такие ситуации. С виду все может быть хорошо, и никто может даже и не догадываться, как паршиво дела обстоят… А догадываться иногда надо. Просто иногда смотреть внимательнее. На других людей. Может быть, у кого-то рога растут… или хвост стрелкой… Или кто-то напевает что-то под нос, а сам идет вены резать… И он может выглядеть совсем не как брошенный птенец. Он может выглядеть очень сильным. Может даже быть циничным дядькой, хорошо одетым, умным, у которого якобы все хорошо. А на самом деле… Он, может быть, прячет в столе банку с нейролептиками… И не для лечебного курса, а для одного-единственного раза…
Тонкое лицо Алекса оставалось саркастичным, как всегда, пока он толкал эту проникновенную речь, и левая бровь зависла под насмешливым углом, но Юрген внезапно побледнел.
«Жизнь Дэвида Гейла».
А и правда, неужели Алекс просек что-то такое, чего никто, никто никогда не видел в Юргене? Пашка смотрел во все глаза, приоткрыв рот.
Алекс такой взрослый иногда, такой кошмарно взрослый для своих шестнадцати, что же с ним сделали?
И что он знает о Юргене?
Что мы вообще знаем о других?
И почему подростков всегда преследуют какие-то черные вещи, хищные вещи века?
У этого хитрого демона, Корвуса, тоже были какие-то тайны. Тоже были какие-то раны. Быть может, вся эта магическая война случилась из-за чего-то, что совсем не имело отношения к переделу силы или территорий. Быть может, шептало что-то Пашке, кто-то сделал черному магу больно, и тот хотел отыграться. А как можно было отыграться удачнее, чем в живую игру, самотворящую магию?
Нун был ужасным инструментом в руках неопытного игрока. Но еще ужаснее он становился в руках тех, кто умел играть и был от игры без ума.