Тут Пашку снова ткнули ручкой.
– Вас с Алексом кто-то покусал? – зашептал Стас. – Вы во что превратили урок, святые отцы-проповедники? Ты вообще в порядке?
– В полном, – поднял ладони Пашка. – Просто нам всем шестнадцать, Стас. Познание мира, метания трепетной души и все такое.
– Никаких метаний я не чувствую, – буркнул Стас, и Пашка, не выдержав, заржал.
– Это потому, что эмоциональный диапазон у тебя как у зубочистки, чувак. Уж эту-то цитату ты узнал?
***
Добби сегодня отсутствовал – кажется, у него жена болела, менингит или что-то в этом роде, поэтому физкультуру класс проводил на теннисном корте с Аллой Валентиновной, напоминавшей увядшую Барби.
В общем-то, теннис Пашке даже нравился, хотя блестящих результатов он, конечно, не показывал и здесь, но сегодня вокруг разливался солнечный осенний денек, приятно было размяться на свежем воздухе и повоображать, что ты где-нибудь на Уимблдоне.
Рогозин ожесточенно махал ракеткой, мяч летал, как живой, от него к его сопернику – тому самому новичку, Кирилл, что ли, его звали. Оба выглядели, как герои журнальных обложек, и при этом оставались самыми высокомерными ублюдками, каких Пашке только приходилось встречать. Ну ладно, ладно, Кирилл вроде был ничего, просто немного замкнут. Но кто бы не был замкнут, переведясь в выпускном классе в новую школу?
Стасу выпало играть с Аллой Валентиновной, и Пашка ему не завидовал. Он уже испытал сегодня этот ад на себе и подробно узнал, откуда у него растут руки. Сейчас он просто сидел на скамейке и отдыхал, бесконтрольно перекатывая в пальцах пушистый теннисный мячик. А вот Стас через несколько минут выглядел полностью сокрушенным, и Алла Валентиновна, почти прижав его к стене корта, что-то ему внушала, заодно пытаясь задавить своими внушительными буферами.
Физкультура стояла последним уроком, после нее всей компанией отправились в пиццерию, и Пашка вдоволь натрескался вкуснейшей пиццы с острыми перчиками, да и вообще посидели славно: Рогозина с Лидией не было, Макс, похоже, так и остался ожесточенно сражаться с Кириллом, не заметив конца урока…
До метро Пашка шел в расслабленном состоянии, неся полупустой рюкзак на одном плече.
И потому совершенно не ожидал нападения.
На него налетел кто-то сзади, словно бы появившись из ниоткуда, и через какую-то долю секунды, пока Пашка еще и испугаться не успел, на шее захлестнулась петля, прерывая дыхание и утягивая за собой в черные углы, в темные тени, в какие-то подворотни, которые раньше для Пашки оставались совершенно незаметны. А еще через долю секунды, пытаясь вдохнуть в застывшем времени, Пашка понял, что петля раскалена, как уголь, как горячее железо, – и что от его горла скоро ничего не останется.
А еще Пашка сумел увидеть руку душителя – и когда увидел, потерял всякую надежду: на ней поблескивали длинные, черные, кривые когти, а на когтях плясали озорные алые огоньки, перескакивая с одного пальца на другой и странным образом складываясь в ту самую петлю, которая сжимала горло жертвы. Веревка из живого огня – в другое время Пашка бы даже восхитился, но только не сейчас.
Ему сразу вспомнилась собственная недавняя пламенная речь: и да, он сейчас смертельно ненавидел всех, кто не мог ему помочь, всех, кто не слышал его хрипов и не бросился разжать эти страшные пламенеющие когти. И ему наплевать было, заслуживает он спасения или нет: вдруг просто страшно захотелось жить, поэтому он сопротивлялся, как черт, пытаясь извернуться и треснуть чудовище о какой-нибудь угол или хотя бы затылком по лбу. Но воздух кончался, и на Пашку пятнами, не торопясь, заволакивая траурным шелком глаза, наваливалась темнота…
Он не подумал в свой кошмарный последний миг об отце, не вспомнил и о матери – впрочем, он давно перестал ее вспоминать; почему-то сквозь агонию, сквозь черные пятна, перед ним снова, как в тех снах, мелькнуло клыкастое лицо бородатого парня, а сразу же следом – другое лицо, худое, с синими глазами…
«Мерлин! – успел мысленно завопить он, цепляясь сознанием за этот образ изо всех сил. – Мерлин!!!»
Впервые озвучив это имя всерьез.
И тут же в уши ему вломился оглушительный треск, громкий гул, казалось, перекрывший все звуки города, все остальные звуки, которые сейчас производила вселенная.
«Эллильдан ррааах!» – услышал он гневный окрик, но прозвучал он скорее в Пашкиной голове, чем наяву, и только тут он понял, что валяется на асфальте, почти упираясь в него лицом, а огненная петля исчезла, хотя фантомная боль все еще терзает гортань и не дает дышать.
Он с трудом повернулся, шмякнувшись на спину, и впился глазами в картину перед собой. Теперь он смог разглядеть, несмотря на слезы из глаз и мучительный кашель, которым окончились попытки вдохнуть, кто же на него напал: это был уродливый человечек с рыжими волосами и длиннейшим крючковатым носом. Рот у человечка тоже растягивался до ушей, а на кончиках пальцев обеих рук действительно бешено вращались, будто колесики прялки, огни – алые, призрачно белые, голубоватые, зеленые… Пашка даже засмотрелся, едва отдышался.
И без того уродливое лицо человечка кривилось то ли от боли, то ли от ужаса, и выпуклые глаза с ненавистью смотрели на того, кто возвышался над ним, тонкий и высокий, в темном плаще с капюшоном, словно сотканный из дыма, так колебался и слоился вокруг него воздух. А потом дым стал сгущаться, сгущаться и вот уже завертелся веретеном вокруг уродца с огнями, завопившего, как банши, пока с хлопком не исчез вместе с ним.
Ветер, однако, не утихал, а, наоборот, усиливался: качели на ближайшей дворовой площадке раскачивались и жутко скрипели, как в каком-нибудь фильме ужасов; с летней веранды ближайшего кафе с жалобным всхлипом сорвало полотняный навес; под ураганным порывом опрокинулась навзничь автобусная остановка… Листья кружились в воздухе, не желая опускаться, взлетали вихрями и бурунами, сворачивались в струну и вытягивались углом; деревья шумели, слышался треск ломающихся веток, птицы тревожно кричали и хлопали крыльями...
Мерлин стоял неподвижно, и глаза у него были золотыми и злыми. Руны на его руках змеились, как живые.
– Сиды, – сказал он, когда Пашка поднялся и доковылял до него. – Хинки. Эллильдан.
– Жутко хотелось бы выглядеть посвященным, но для меня это набор букв, – прохрипел Пашка.
– Духи блуждающих огней. Не самые страшные… но силу все же имеют. В болоте или вблизи зарытого клада с ними лучше не встречаться.
– Здесь рядом зарыт клад? – поднял брови Пашка.
– Нет, это охота на тебя и твоего отца. Сидам очень не хочется, чтобы фоморы выиграли наравне с ними, а вы – главная надежда Корвуса.
– Так этот… огневой гном… хотел убить меня?
– Убить или унести в Сид, даже не знаю, что тебя бы больше опечалило. Корвус тоже в силах совершить такое, поэтому… Дай мне мяч.
– Что?! – совсем не круто вылупился Пашка – да что уж там, его роль в принципе крутой было не назвать. То он попадает в ловушку к одному из королей потустороннего мира, то оборотень на него нападает, то этот… как его? Хинки? Да уж, потрясающее везение, просто любимчик судьбы!
– Какой мяч? – переспросил он.
Мерлин прикрыл глаза.
– В левом кармане, достань его.
Пашка, все еще в недоумении, сунул руку в карман куртки и с изумлением обнаружил там теннисный мячик – он даже и не заметил, как машинально прихватил его с собой с урока физкультуры.
Мерлин легко покатал его в пальцах, пару раз подкинул в воздух, потом провел над ним ладонью, что-то шепнул, глаза его снова сверкнули золотом, и мяч поменял цвет – из лимонно-зеленого стал темно-серым и каким-то тусклым, тоже как дым, как сгусток дыма. И когда Пашка снова взял его, ему показалось, что пальцы прошли сквозь мяч, хотя тот выглядел вполне целым.
– Это ключ, – пояснил Мерлин. – Если окажешься в другом мире – и тебе нужно будет выбраться, он взломает параллель и создаст портал сюда, в земную реальность. Даже если ты окажешься за Стеной, он взрежет ее в достаточной мере, чтобы ты мог вернуться. Скажешь только: «Миррдин эльдариллион» и сожмешь в руке.
– А если я потеряю его? – с сомнением глядя на мяч, спросил Пашка, уже в красках представляя, как очередное чудище тащит его в другое измерение.