– Не потеряешь, – усмехнулся Мерлин. – Его нельзя потерять. И его никто не увидит, кроме тебя, так что никто и не отнимет.
– Оу! Окей, такой вариант мне подходит, – кивнул Пашка, сжимая дымный шар и кладя его обратно в карман. – Так, значит, теперь я под твоей защитой?
– Очевидно, – качнул головой Мерлин. – Хотя для меня это не радостное событие: я, хоть и косвенно, нарушаю договор. И если сны, как прежде, будут одолевать тебя, помни о ключе – тогда будешь владеть им и во сне.
– Мне снится парень с длинными хищными клыками, зелеными глазами и такой… темной щетиной, – сам от себя не ожидая, вдруг ляпнул Пашка. – Я думаю, он оборотень. И он… охраняет меня. Но я не знаю, существует ли он на самом деле.
Мерлин на секунду замер, а потом внимательно посмотрел на Пашку, будто проверяя, не послышалось ли ему.
– Все существует на самом деле, все, что ты видишь в своих снах. Но странно, что ты видишь именно его. Его зовут Тайлер Хилл, и он вервольф.
– Я встречу его, если будет большая война, – хмуро пояснил Пашка.
Тут Мерлин вздохнул и невесомо коснулся рукой его плеча. И исчез.
Ветер утих тут же, но – Пашка не удержался, чтобы совершенно по-детски протереть глаза: все газоны вокруг, все тропинки, земля под деревьями, клумбы перед кафе зацвели ослепительно золотыми цветами, такими ярко-желтыми, что смотреть было больно.
И Пашка откуда-то вспомнил, что это дрок. Кажется, когда-то, давным-давно, он считался средством против злых ведьм и прочих… существ.
Жизнь снова показалась ему прекрасной. Он снова дышал, он был свободен, ему дал защиту один из самых могущественных магов былого и грядущего. Может быть, подумал Пашка, снова направляясь к метро и чуть покачиваясь, будто пьяный, – может быть, даже стоило побывать полузадушенным, чтобы тебя спас сам Мерлин.
Главное, чтобы отец оставался в безопасности, а Пашка уж как-нибудь справится с вот такими… казусами.
***
Когда Пашка пришел домой, в квартире было совсем тихо – такая гулкая, солнечная тишина, где очень громко тикали бы часы, если бы они не были электронными. Впрочем, на кухне даже играло радио.
Отец был дома, судя по плащу на вешалке, по портфелю, оставленному на стуле в кухне, по свежим окуркам в пепельнице на окне – Пашка всегда замечал такие вещи. Однако странным образом одновременно остро ощущалось и его отсутствие. В квартире как бы был живой человек – и как бы не было.
Пашка прокрался в спальню отца, едва скрипнув дверью, – тот спал, раскинувшись на заправленной кровати морской звездой, в домашних штанах и майке, слегка приоткрыв рот.
Но Пашка зацепился взглядом еще за одну деталь.
Рядом со спящим на постели валялись пустой шприц и пузырек с розоватым осадком на прозрачных стенках.
Пашку сначала приморозила к полу самая кошмарная мысль: что там, на этих стенках, розовые следы самой смерти. Но тут же он устыдился этой мысли – его отец никогда не походил на Эмму Бовари.
Скорее всего, он решал их главную проблему каким-то одному ему известным способом – и пузырек являлся лишь средством. Возможно, там содержался наркотик, с помощью которого он хотел попасть, например, в приграничный мир, где уже побывал Пашка. А, может быть, просто-напросто эта треклятая ситуация довела его до бессонницы, и он вколол себе сильное снотворное.
Пашка на цыпочках подошел к кровати и осторожно взял в руки пузырек: никаких этикеток, ни намека даже на след чего-то подобного. Потом посмотрел в лицо отца – тот вполне ровно дышал, выглядел здоровым и спокойным, ему не снились кошмары, он не задыхался и не метался. Пашка взял его за запястье – пульс тоже ровный и отчетливый. Отец вроде был в порядке.
Пашка оставил его в спальне, выложил вещи из рюкзака, позвонил Стасу и потрепался с ним о всякой ерунде, принял душ, сделал два бутерброда с сыром и колбасой и даже успел умять их под какой-то сериальчик, а отец все спал.
Впрочем, улицы уже окутали сумерки, и тут Пашка сообразил, наконец, что если отец действительно воспользовался мощным снотворным, да еще внутривенно, то проспит как минимум до утра.
И все же тревога грызла его: а вдруг Имс не рассчитал дозу, вдруг слишком много вколол, вдруг не проснется совсем? Пашка корил себя за эти детские страхи, убеждал в том, что отец крайне редко в чем-то просчитывался, если уж начинал расчет. Но все равно – ему было страшно оставить отца во власти незнакомого лекарства, в плену какого-то уж слишком крепкого сна.
И, обзывая себя тревожной барышней, Пашка вернулся в спальню и сел в кресло напротив кровати, чтобы наблюдать за спящим. Сначала он пытался читать ридер, потом полез в социальные сети на смартфоне, потом накрыл отца одеялом, поправил подушку, еще раз обошел спальню, заглядывая во все углы в поисках чего-нибудь подозрительного, типа вот этого розового пузырька, – но ничего больше не нашел, снова проверил Имсов пульс, сел обратно в кресло, повздыхал…
Время текло очень, очень медленно, даже луна за шторами, казалось, висела на одном месте, не перемещаясь, как приклеенная. Пашке очень хотелось снова позвать Мерлина, но кто он такой, чтобы друидский маг был у него на побегушках? Это стало бы верхом глупости, Пашка понимал.
Да и, как бы он ни беспокоился за отца, долгий день и недавняя стычка с огненным уродцем сделали свое дело: сам не заметив, Пашка уснул в кресле, и смартфон рыбкой выскользнул из его рук на шерстяной плед.
Мозаичный пол светился в темноте. Везде было темно, очень темно, но пол показывал, что впереди целая анфилада комнат – пустых и безмолвных.
Пашка пошел по ним, поскольку путь вперед был только один – и неожиданно не вошел куда-то внутрь, а вышел. Перед ним простирался какой-то черный сад, вернее, присмотрелся Пашка, внутренний двор – открытую круглую площадку в кольцо заключали высокие здания с множеством башенок. Посреди сада, на том месте, где обычно располагаются фонтаны в таких двориках, стояло огромное вогнутое зеркало, сделанное будто бы из золота, но потом Пашка увидел, что это совсем незнакомый металл. В зеркале мелькали вовсе не отражения, а какие-то внешние картинки, совершенно разные, непохожие друг на друга.
Пашка подошел ближе, чтобы подробнее их рассмотреть, и тут осознал, что сейчас-то как раз смотрит на собственное отражение.
На собственное – и на отражение кого-то еще, кто стоял за его спиной: длинного, худого и черного.
– Ну здравствуй, – сказал Корвус.
Глава 2
Имсу как-то все слишком легко давалось в его последних снах, в его тайных вылазках в Лллис. Никто ни разу его не заметил над бескрайними водами царства фоморов, ни разу не настигли его воины Вороньего короля, а ведь не могло так случиться, что не было у него воинов вовсе.
Словно Имс был невидимкой. Словно был искуснее всех. Словно его магия побеждала любую другую магию, отводя от него все глаза и уши.
И ведь это не было так уж невозможно: Имс все острее чувствовал, как сила его растет. Препаратом он пользовался скорее из желания подстраховаться, ради своевременности выброса – он всегда ощущал, будучи там, внутри нескольких снов, когда его действие заканчивалось.
И еще – он сумел заставить омелу служить себе. Связав ее в своем воображении с выбросом в реальность лишь один раз, он сумел подсознание побуждать свое тело подавать ему тревожные сигналы в нужное время. Мерлин мог бы гордиться – омела и здесь стала защитой.
Когда Имс начинал забывать, кто он и где он, когда миры менялись местами, он всегда смотрел на то место, где должен был нарисован друидский знак. И если его там не было, или он не пульсировал и не переливался, или вместо омелы было изображено что-то другое, в мозг сразу же закрадывались сомнения, которые разрушали сон. Иногда это происходило не моментально, но всегда – происходило.
Имс летал по разным концам Ллиса, заглядывал на разные острова, выпытывая, какая там текла жизнь. В столицу под черным кубом он спуститься не мог – это было слишком рискованно, слишком.