Между тем начался отлив и стал обнажать неровное скалистое дно, сложенное мертвым, изъеденным коралловым известняком. Подавляющая часть донных животных прячется в его уступах. Добывать же каждое из них при помощи зубила и геологического молотка — занятие слишком трудоемкое. Ведь у меня для обследования этого местечка, которое кажется очень многообещающим, всего лишь сутки. Словно чувствуя это, змеехвостки-офиуры как бы дразнят меня своими длинными извивающимися лучами, высовываясь из пещерок. Крабы прячутся в пустотах, и я успеваю поймать лишь немногих медлительных майид, остроносых, длинноногих и несуразных, да двух-трех калапп с их округлым, обтекаемым панцирем с желобками, в которые прячутся клешни и ноги. Зато раки-отшельники, чувствующие себя неуязвимыми в пустой раковине моллюска, легко становятся нашей добычей.
Отлив продолжает открывать все новые участки морского дна. Вот появились и водоросли, и колонии кораллов, погибших совсем недавно.
На пустынном до сей поры берегу начали появляться пришедшие издалека крестьянки с огромными корзинами и крестьяне с парангами и небольшими котомками. Сначала они сидели в ожидании, а потом устремились к линии отступающей воды. Женщины занялись сбором водорослей, мужчины — животных организмов, вырубая их из известняка парангами.
Чем дальше уходит вода, тем более разнообразным становится население обсыхающего морского дна. Однако коралловый риф с настоящими живыми кораллами все еще не открывается, хотя по времени отлив уже скоро должен закончиться. Видимо, риф расположен вон там, в проливе между скалистым островком и береговым утесом, где набегающие волны превращаются в белую полосу бурунов. Но добраться туда сейчас невозможно и приходится ограничиваться сборами здесь, в лагуне.
Местные жители тоже неодобрительно посматривают в сторону бурунов. Очевидно, и они рассчитывали промышлять сегодня на рифе, но отлив оказался недостаточно большим, а прибой, наоборот, сильнее обычного. Все же в одной глубокой протоке я нашел несколько крупных колоний живых кораллов.
Начался прилив, приходится отступать, так и не добравшись до рифа. Впрочем, и Сукарно, и наш шофер Хидаят, и я уже сгибаемся под тяжестью добытого материала. Крестьяне и крестьянки тоже отходят к берегу, но их съедобная добыча заполняет в лучшем случае одну треть корзины, а то едва лишь покрывает дно. Улов их помимо собранных женщинами водорослей состоит из крабов, раков-богомолов, моллюсков, голотурий и пойманных в лужах рыбешек. С коническими раковинами трохусов они разделываются на месте, разбивая парангом раковину и тут же поедая мягкое тело моллюска. Вот почему мы нашли на берегу так много обломанных раковин трохусов.
Прилив уже залил почти половину осушенной до этого полосы, все крестьяне ушли далеко вперед, но мы отступаем черепашьим шагом, порой уже по колено в воде, так как то Сукарно, то Хидаят показывают мне что-нибудь примечательное. Иногда я и сам застреваю у какой-нибудь лужицы или просто застываю на месте и кое-что записываю.
Вечер на берегу океана был великолепен. Мы долго сидели у костра, на котором доктор Кардона и «господин МИПИ» приготовили немудреный, но вкусный и сытный ужин. Потом мы стояли у воды, смотрели на Южный Крест, на снова подступившие почти вплотную к нашей стоянке волны и пели песни.
— А ведь, пожалуй, в первый раз звучат здесь русские песни, — заметил Альберт.
— Нет, Петрушевский-то наверняка здесь побывал, — расхолодил его Николай. — Помнишь, доктор Зен говорил, что, когда они с Петрушевским взошли на вершину Мерапи, Петрушевский там пел.
Полковник белой армии Петрушевский в эмиграции стал вулканологом. Он был на службе голландского колониального правительства и объездил почти всю Индонезию, во всяком случае ее вулканы, отнимая, таким образом, у наших геологов формальное первенство. Стоило нам сказать в самом глухом уголке страны: «Ведь мы здесь, наверное, первые русские? Во всяком случае из научных работников?» — как почти неизменно кто-нибудь из индонезийских спутников вежливо поправлял: