— Ваш брат сказал, что Джентайл урегулировал дело, чтобы он мог выйти на свободу? — быстро спросил Джош.
Она кивнула.
— И ваш брат сказал, что Джентайл сделал это, чтоб он смог бежать в Россию и Пекин?
Еще один кивок.
— Вы уверены, Сюзи?
— Конечно.
— И вы дадите нам свое заявление?
— Ей нечего скрывать, — выпалил Форест.
Джош проигнорировал его. Он разговаривал только с Сюзи.
— Да, я сделаю заявление, — сказала она. — А еще я дам вам письма от родственников, которые контрабандно переправлены сюда. Они много рассказывают о моем брате в Пекине.
Она взглянула на мужа.
— А потом вы дадите нам деньги?
— Пять тысяч, — ответил Джош и посмотрел на бородача. — Наличными. Не облагаемые налогом. В десятках, сотнях, тысячах. Скажите, как.
Форест облизнул губы.
— Сотнями. Это легче. Вы хотите заявление и весь материал прямо сейчас?
— Позвольте мне позвонить из отеля, и через час я вернусь.
— Ладно. Не раньше, — произнес он. — У меня прослушивание в доме моего агента вниз по дороге. У нас трудности с женскими ролями.
Он сморщился и покачал головой.
— Она должна быть замечательной, просто замечательной.
Господи, думал я, как низко можно пасть!
Должно быть, он ощутил мое отвращение, потому что пролепетал, что его жена сделает все, чтобы помочь правительству.
— Она настоящий энтузиаст, — заявил он.
Мы нашли маленький ресторанчик на одном из бульваров, где Джош из будки позвонил сенатору. Никому бы не хотелось, чтобы потом зарегистрировали междугородние телефонные разговоры из дома Форестов с комитетом или Вексфорд-Холлом.
Джош вышел из будки с улыбкой.
— Старик в восторге. Сказал, чтобы я заплатил ей сколько хочу, даже вдвое, если она даст показания.
— Она сказала, что вместе с этим бородатым ослом собирается в Гонконг.
— Вот и прекрасно, — ответил Джош. — Честно говоря, я не хочу, чтобы она давала показания. Достаточно ее заявления и документальных свидетельств. А для показаний мы можем использовать бывшего министра юстиции, вот это будет грандиозный свидетель.
— Почему ты не хочешь, чтобы она давала показания?
— Я не доверяю ее мужу. Единственно, что ему осталось продать, так это историю, как мы пришли и выплатили его жене 5000 долларов за письма и заявления. И не говори, что Джентайл это не использует. Пошли, надо вернуться до того, как Форест начнет раздумывать, не поднять ли ставки.
— Джош, мы многое испытали, ужасно много, — произнес я. — И мы делали вещи, Господи боже, которыми, полагаю, мы никогда не будем гордиться. Но от этого меня мутит. Мне кажется, я разрываю могилу несчастной девушки.
— Пусть Келли будет добрым и совестливым, — коротко ответил он. — А у нас на это нет времени. Пошли, вернемся к этому болвану.
Потребовалось более трех часов, чтобы получить от Сюзи заявление, я даже пропустил ее через мясорубку, как мы когда-то говорили в Вашингтоне, допрашивая ее как окружной прокурор, в то время как Джош печатал на портативной машинке. Все, что она не видела или не слышала лично, я отбрасывал. Когда она цитировала Джентайла, я требовал, чтобы давалась точная цитата. В общем-то, когда заявление было закончено, оно было уничтожающим. Письма показывали, что Чинг занял прочное положение во внутреннем круге Китая. Против воли я начал чувствовать, что в позиции Джоша есть смысл. Джентайл был либо редкостным дураком, либо симпатизировал коммунистам. Письмо было слишком фантастично, чтобы ему верить, но все же… я склонялся к теории, что это был испуганным молодым человеком в начале блестящей карьеры, которого могли шантажировать Чингом, которого теперь собственная сестра описывала как сводника, использовавшего женщин ради денег и положения.
Сложности с заявлениями — я слышал это много раз от людей, следящих за законом на местном, федеральном уровнях или на уровне штата — заключаются не на том, чтобы убедить субъекта говорить, но в банальных вещах: в пишущих машинках, карандашах, ручках, и, наконец, в нотариусе.
К счастью, у Форестов была пишущая машинка, но вот нотариус был проблемой. День был субботним, и мы затратили уйму времени, пока не нашли его. Форест хмуро оставил гири, чтобы сопровождать жену, и мы долго ездили, пока не нашли нотариуса, заканчивавшего работу с клиентом. Пятнадцатистраничное заявление было, наконец, подписано и заверено. Мы поехали в аэропорт, чтобы сесть на вечерний самолет до Нью-Йорка. Форест продолжал приставать к Джошу насчет денег, и тогда я потерял терпение и так его отделал, что на его лице выступила краска. Мне было жаль его жену, но она слушала с восточной безучастностью.