Джон Диксон Карр
Ньюгейтская невеста
Посвящается Клэрис[1]
Лучше всего об этом много лет назад сказал Р. Л. С.[2]:
Если это дело стоило делать и если вышло по возможности хорошо, если с этих несовершенных страниц возносится хотя бы легкое пламя вдохновения, это во многом твоя заслуга.
Глава 1
Представляющая палача
Повешение Дика Даруэнта было назначено на завтра у Двери Должников Ньюгейтской тюрьмы[3].
Ночью не должно было раздаваться никаких зловещих звуков – даже ударов колокола церкви Гроба Господня[4]. И лишь на рассвете зрители услышали бы цоканье копыт по булыжникам мостовой и скрип колес, когда лошади вывозили бы виселицу из главных ворот. Виселица высотой в дюжину футов была тяжелой и такой широкой, что на ее помосте могли бы танцевать десять пар.
Боковины виселицы, обшитые досками, как козлы для кучера, от помоста до колес, были выкрашены в черный цвет. По указанию палача Джона Лэнгли виселицу надлежало установить у Двери Должников.
Толпа начала собираться возле тюрьмы уже вечером накануне казни.
– Черт! – хрипло выругался надзиратель, дежуривший в сторожке над главными воротами. – Уже собирается толпа!
Высунувшись из окна, он посмотрел вниз и налево на темную улицу Олд-Бейли[5].
Второй надзиратель подошел к окну; он занимал эту должность меньше месяца, но длинный красный плащ был почти таким же грязным, как у его многоопытного товарища. Отблески пламени единственной свечи, горевшей на столе в комнате с побеленными стенами, играли на спинах двоих мужчин, выглядывающих наружу.
– Беспорядков быть не должно, – возразил второй надзиратель.
– Это почему?
– Люди любят Дика.
Первый надзиратель, по кличке Красноносый, наклонился из окна и любовно похлопал каменный фасад Ньюгейта.
– Холлоуэя и Хэггерти[6] тоже любили, – донесся снаружи его хриплый голос, – когда Бранскилл вздернул их в 1807 году.
– Ну и что?
– Двадцать восемь человек из тех, кто пришел поглазеть на казнь, задавили насмерть возле эшафота. Не говоря уже о раненых. И это истинная правда.
Второй надзиратель, высокий тощий парень по имени Джейми, втянул голову в плечи и отошел от окна. Он не сомневался, что это истинная правда.
– И никаких беспорядков не было, – продолжал Красноносый. – Во всяком случае, того, что мы называем беспорядками. Все обычно начинается, когда приговоренного выводят из Двери Должников и толпа орет: «Шапки долой!»
– Почему? – допытывался Джейми.
Красноносый задумался, продолжая похлопывать по фасаду тюрьмы.
– Прежде всего, потому, что большинство зрителей пьяны. На рассвете они начинают свистеть, кричать и петь. Иногда собака схватит кого-то за лодыжку, или женщину придавят так сильно, что она завопит во все горло. Ну а потом… – Красноносый описал руками круг за окном. В его хриплом голосе послышалась усмешка. – Но интереснее всего, когда палач тоже пьян, хотя толпе это не нравится.
– Мне бы тоже не понравилось, – заявил Джейми.
Красноносый медленно повернулся. На фоне окна вырисовывалась его мясистая физиономия с синеватыми прожилками, тянущимися от носа.
– Ну и простофиля! – хмыкнул он. – Помню, я видел старину Бранскилла, до того как Лэнгли занял его место. Бедняга так накачался бренди с водой, что пытался накинуть петлю на шею священника вместо осужденного. И это истинная правда!
Обоим было не по себе, и оба это знали. Но даже не заикнулись о том страшном ощущении, что прочно засело в голове, подобно сгустку страха. Причем страх этот не имел ничего общего с предстоящей казнью.
Повешение для них и для многих других было хорошо знакомым и почти приятным зрелищем – куда более увлекательным, чем Панч и Джуди[7]. Что-то другое тревожило двух надзирателей, как, впрочем, и весь Лондон. В этот вечер четверга 21 июня 1815 года беспокойство витало в воздухе, просачиваясь в него, подобно дыму с крыш напротив тюрьмы.
На стене зазвонил колокольчик.
– Это калитка, – проворчал Красноносый. – И причем изнутри.
– Какой-то поздний посетитель уходит? – предположил Джейми, зажигая фонарь от свечи.
– И очень поздний, – многозначительно добавил Красноносый. – Если ты знаешь, который час, парень, то можешь рассчитывать на чаевые за хлопоты.
Тарахтя ключами, Джейми поспешил к винтовой лестнице.
Запоздалый визитер, поджидающий у калитки в главных воротах, оставался в тени, даже когда Джейми поднял продолговатый фонарь с закопченными стеклами.
Нос посетителя морщился, как, по-видимому, и желудок, вдыхая запахи Ньюгейта. Со стороны уголовного сектора доносился шум пирушки – вино и спирт там можно было приобрести в любое время.
– Поздно, сэр, – проворчал Джейми, подражая Красноносому.
– Ровно без четверти одиннадцать, – отозвался посетитель сухим, бесстрастным голосом.
Старомодный тип, подумал Джейми, оглядывая маленького сухощавого человека в накидке с капюшоном, черных бриджах, туфлях с пряжками в стиле прошлого века и в очках в золотой оправе.
Джентльмен, с седыми волосами, связанными на затылке, вложил шиллинг в руку надзирателя, когда тот отпирал калитку.
– Прошу прощения, сэр, – не выдержал Джейми. – Есть какие-нибудь новости?
Мистер Илайес Крокит, адвокат с Линкольнз-Инн-Филдс[8], знал, что Джейми имеет в виду.
– Боюсь, что нет, – ответил он. – Только слухи.
Когда ворота за ним закрылись, мистер Крокит какое-то время постоял на улице под звездным небом, чуть подернутым туманной дымкой. Он бросил взгляд на дом напротив. Окна были темными, но на рассвете в них зажжется свет и будет подан завтрак с шампанским для своевольной красавицы мисс Кэролайн Росс и ее гостей.
Никто не протестовал против такого развлечения джентри[9]. После завтрака их разгоряченные выпивкой лица появлялись в окнах. Со смехом или со слезами, в зависимости от настроения, сливки общества наблюдали, как жертва дергается в петле.
Мистеру Крокиту нужно было срочно повидать мисс Росс.
Неподалеку от Олд-Бейли его поджидал наемный экипаж. Адвокат тихо назвал вознице адрес Кэролайн Росс на Сент-Джеймс-сквер[10].
Экипаж свернул направо на Флит-стрит[11], и мистер Крокит, трясясь в пропахшей плесенью кабине, снял шляпу, положив ее на сиденье рядом с собой, сдвинул очки на лоб и закрыл глаза.
Он был напуган и не стеснялся признаться в этом самому себе.
Не то чтобы его волновала судьба Ричарда Даруэнта, приговоренного за убийство к смертной казни. Убийц следовало стряхивать с лица земли, как пыль с пальцев. Но намерения мисс Кэролайн Росс были настолько шокирующими и чреваты таким жутким скандалом, что адвокат страшился за свою репутацию.
К тому же на душе у него лежал тот же камень, что тяготил даже жалкого надзирателя. Хотя мистер Крокит отнюдь не страдал избытком воображения, ему казалось, будто он слышит неумолимо приближающуюся барабанную дробь.
– Новости! – пробормотал он вслух.
Адвокат не открывал глаз, покуда кеб не подъехал к Пэлл-Мэлл. Лишь только остался позади Стрэнд, он наконец перевел дух. Хотя мистер Крокит, как и многие другие, чувствовал себя не в своей тарелке в присутствии знатных особ, они, по крайней мере, дозволяли приближаться к себе.
Пэлл-Мэлл была пустынна. Тусклые газовые фонари, установленные здесь семь лет назад и теперь ставшие привычными для Лондона, освещали только серовато-коричневые дома и ряды столбов с привязью для лошадей. Экипаж свернул на Сент-Джеймс-сквер и остановился у дома номер 38. Заплатив вознице, пожилой адвокат поднялся по каменным ступенькам к узкому кирпичному зданию и уже взялся за дверной молоток, когда…
– Ну и ну! – запротестовал возмущенный мистер Крокит, но тут же пожалел о своих словах.