Позади остались эти урановые штучки-дрючки и разбросанные по лесам испытательные комплексы, до которых надо было каждый день почти час трястись через леса по бетонкам в «ПАЗике», чтобы что-нибудь взорвать, переодеться в спецодежду, взорвать, записать результат опыта, переодеться, пообедать, снова переодеться, взорвать, записать данные, переодеться, помыть руки и к вечеру протрястись бетонкой домой. Хорошая работа в красивом лесу, но меня как-то такие перспективы не радовали.
Впереди лежала новая жизнь, красивая и уютная Москва, открывало объятья Подмосковье в образе Протвино, местоположения первого отечественного ускорителя частиц. Жизнь обещала много неожиданного и интересного. Провожали меня все друзья-братья с мужским волнением и в воздухе витало чувство близости перемен. На глаза наворачивались скупые слезы.
Поселок Протвино находится в сосновом лесу, в четырех часах езды на электричке, затем минут тридцать на рейсовом автобусе от Серпухова. Все пространство между этими высокими стройными деревьями было устлано мягкими иголками и пивными пробками как явно пожилыми, так и совсем свеженькими. Так, подумал я, попал в город алконавтов. И почти угадал. Изучив местность и отморозившись от назойливой агрессии загибающегося комсомола, я занялся ночной печатью ч\б фотографий в лаборатории при небольшом культурном клубе. Ключи мне были выданы местными сподвижниками творческого подхода к жизни. Нашлись и музыканты, с которыми мы в клубе «Изотоп» устраивали вечера с вином, трубой, органом, барабанами и бас-гитарой. Жаль, что мой сосед уничтожил пленку с записями той поры. А все из-за того, что я взял без спроса чистую новую катушку Maxell с его, извините, полки и записал на нее свою музыку. Сосед был увлечен наукой, видимо, карьерой тоже, так что влюбившись в дочку какого-то начальника, пропал из виду вовсе. И так я жил как король, один в общежитской комнате на двоих. Сохранилась, впрочем, парочка отчаянных песен той поры: «Эх, жизнь!» и «Перестроечка» с вопросом «Что там впереди?».
По пятницам я уже лицезрел прекрасный древний город Серпухов. Особенно мне там нравился вокзал, а еще больше – платформа на Москву. Выходные пролетали как вечный праздник, можно было в субботу с утра отправиться на «Горбушку» или на «Маяковку», к магазину «Мелодия», поменять-купить-продать пластиночки, постараться не попасть в милицию, а вечером отправиться в культурное кино. В «Иллюзион» или «Кинотеатр повторного фильма» на Никитской, переночевать у друзей в общежитии МИФИ, позавтракать яичницей с горошком и поджаренной докторской колбасой под стаканчик кефира, послушать на ночь много новой интересной музыки и пообщаться вдоволь с друзьями. Вот в таком режиме все и проистекало.
Однажды по приглашению Пита Колупаева, будущего устроителя Подольского рок-фестиваля, мне довелось участвовать в репетиции созданной им группы «Калий», превращавшей его сексуально-гипертрофированную лирику в песни гражданского звучания. Но неудобство расположения репетиционной базы, на промзадворках, в красном уголке теплотрассы города Подольска, ограничило мой опыт одним разом. Хотя я запомнил слова навсегда, примерно так: «Ты не гнись береза, не шуми трава, тяжела в России женская судьба. Летом жарко очень, холодно зимой, проститутку Катю мы возьмем с собой…» Что-то такое. Пит, кстати, содействовал всячески продвижению группы «НИ. К.сметики» на стремные подмостки и панкушные фестивали, где избиение этих артистов стало почти нормой. Мы выступали с ними в Парке Горького на сцене перед какими-то культуристами и там Мефодию, продвигавшему даже скорей не панковскую, а ньювейверскую тему, досталось от комсомольцев-оперативников, которые решили прекратить назревавшее эротическое безобразие.
М. Б. Да. Как-то не вписались они ни к «волне» ни к панкам. Там уже вовсю громыхал хардкор. А что Пит?
И. Ш. Пит был радикальным украшением мифического МИФИ-движения, одевался в стиле «гестапо»: черные галифе, сапоги-хром, стоячая фуражка, красная повязка с белым кругом на рукаве, ордена. По причине этого был периодически принимаем милицией и комсомольскими патрулями. Но имея жизненную практику принудительного трудоустройства в олимпийском восьмидесятом на фабрике «Свобода» и имея в запасе печальный рассказ о работнике, нечаянно утонувшем в чане с кремом, он избегал явных санкций в свою сторону и выходил сухим и бодро наадреналиненным. «Всем встать! Зик хайль!» – разносилось в гулком коридоре общежития МИФИ, в подвале которого уже действовал знаменитый клуб имени Рокуэла Кента, где только народившиеся «Звуки My» играли свой чуть ли не первый концерт и куда приезжали известные музыканты, понятно какие.