Так вот: уезжая, Бородулин мне оставил все свои «иконные» концы – и так наладился мой бизнес, в те годы полный приключений. Я так на это дело плотно подсел, что недавно отмечал сорокалетие своей работы на этом поприще. Сначала была какая-то корысть, потом это превратилось в увлечение, изучение вопроса уже на серьезном уровне.
Ситуация с иконой была такая: вследствие советских пертурбаций, поломавших быт и жизненный строй, гонений на церковь и религию, все это замечательное наследие Российской Империи попросту пропадало. Причем, идти далеко и не надо было. Можно было приехать в Крылатское, которое было окраиной Москвы, где были деревни, и найти иконы у староверов там. Отдавали их сами бабушки и дедушки, благодарно, лишь бы они не пропали. Поездки на электричках в Орехово-Зуево, Куровское, Егорьевск… потом я уже объездил всю страну, смотрел примитивные сибирские иконы, даже в Самарканде обнаружил коллекцию русских икон! После распада СССР наладились уже контакты с учеными и музеями, это занятие остаётся главным в моей жизни.
Тогда все как будто решили отдохнуть от проблем «совка» и закрыть на них глаза. Молодость – идеальное пора для флибустьерства: «Жигули» первой модели мчатся по раздолбанным дорогам – и летом, и зимой без шипов – многие коллеги, кстати, просто побились насмерть. Иконы собирались рюкзаками и чемоданами. Ну, естественно, адреналин: и в процессе поиска, и в процессе реализации. Связи с иностранцами, контрабанда, куча трагикомических ситуаций…
Так, собирая иконы в городе Вязники, что во Владимирской области, меня невзлюбила местная милиция. К тому же, процесс, который начался деликатно, к середине семидесятых принял какие-то неприличные формы. Пошла волна ограбления домов и церквей; у меня-то отношение было романтическое. Если брал иконы, то максимум криминала был в том, что на вопрос «зачем иконы?» я назывался реставратором, оставляя подарки и небольшие суммы. А чаще, в ту пору, крестьяне отдавали иконы даром; помню такой случай: в подмосковной деревне Язвищи, где я оказался «первопроходцем», даже выстроилась целая очередь бабушек с черными закопченными образами. Одна принесла огромную икону с Георгием на белом коне, и я даже не знал, как ее вывозить, но женщина меня таки уговорила! Я это запомнил, потому что бабушка просила увезти куда подальше икону, сохраненную еще её матерью, приговаривая, что сын, как напьется, так все время обещает ее порубить топором и сжечь. Году в 75–76 м, я своими регулярными наездами очень раздражал вязниковского начальника милиции, алкоголика Сурайкина; к тому же единственный шиномонтаж был возможен в гараже той же местной милиции. Заклеивал я там колеса, намозолил им глаза, а незадолго до моего приезда в их районе как раз обворовали церковь. И вот милиционеры, недолго думая, решили это дело на меня и повесить. «Принимают» меня, сажают в камеру и едут ко мне на Каретный, к моей красавице жене, Ольге. Ее подружка Таня Квардакова была тогда замужем за сыном председателя КГБ Андропова, Игорем – и они как раз были у нас в гостях. И вот эти владимирские ухари без ордера вваливаются в нашу квартиру, начинают всё снимать со стен, проверять у гостей документы и натыкаются на знакомую фамилию в паспорте Игоря, сверяют с лицом…
В общем, милиционеры поняли, что они влипли очень сильно, потому что даже оснований для обыска у них толком не было, у меня было железное алиби. Мой старый приятель недавно напомнил тот эпизод – «ты бы видел, с какими лицами они оттуда уходили, пятясь и положив паспорта на стол». Когда я еще раз заехал в те же Вязники, меня сразу же арестовали, привели к Сурайкину и тот сказал, что отбирает у меня все документы, дескать, пока не попросишь прощения, документов тебе не видать. Ну, я мысленно послал его нахер. Спокойно собираю в течении недели иконы у него под носом, отъезжаю в сторону Москвы, зарываю все в яму, забросав ветками, возвращаюсь в отделение. И спрашиваю: «Ну что, мне тут на колени встать? Я неделю тут уже акридами питаюсь». Сурайкин говорит: «Ты понял, что нельзя у меня под носом иконы собирать?» Говорю – понял. Получил документы, загрузил машину доверху и уехал…
Фарцовщиком и утюгом я никогда не был. Тех, кто занимался иконами, называли «иконщиками», «досочниками», а иконы – «досками» и «айками». Гуляла тогда вся наш новомодная братия в ресторане «Архангельское», где сходилось все «деловые», от откровенно криминального до богемно-творческого люда. Мы иногда встречались в кабаках с «утюгами», которые создавали по ресторанам «итальянский стиль», заказывая музыкантам песни Челентано. Уживались тогда рядом все, вплоть до того момента, когда наших престарелых выживших из ума верховных котиков не втравили в историю с Афганистаном.