Поистине человек не знает, где ожидает его гибель. Когда вспоминаю, какой страшной опасности удалось нам избежать в одно из таких плаваний, когда мы охотились за арабами, я невольно начинаю шептать благодарственные молитвы.
Это случилось в одну из последних ночей сентября.
Море было спокойно и серебрилось под лучами поднявшейся высоко луны. Я стоял у руля, а рядом прохаживался взад и вперед, время от времени поглядывая на темный горизонт, дон Гомиж, дежурный офицер. Было тихо и душно. Томительно медленно тянулось время. Хотелось спать, и я с нетерпением ждал, когда меня сменят. Вдруг раздался крик сигнального: „За кормой судно!“ Усталость и сон как рукой сняло, я крепче взялся за руль, ожидая приказаний. Это могли быть только арабы, и я не сомневался, что дон Гомиж вызовет экипаж и начнет их преследовать. Я не ошибся, матросы и солдаты были немедленно разбужены и поспешно приготовились к бою.
Выполняя команду поднявшегося из каюты капитана, я круто повернул руль, и наш корабль устремился вслед за уходящим арабским судном.
Арабы, конечно, не могли тягаться с нами в быстроходности, и нам не стоило большого труда догнать их. Вскоре мы приблизились к арабам настолько, что можно было уже различить при свете полной луны людей, бегавших по палубе. Нет сомнения, они нас заметили, и там был изрядный переполох. Капитан приказал зарядить бомбарды и дать залп правым бортом, как он выразился, говоря с доном Гомиж, для устрашения. Впрочем, это было лишнее. Арабы и не помышляли о сопротивлении, по опыту зная, что они не в силах нам противостоять. С обреченным видом они ждали, пока наш корабль приблизится к ним, чтобы сдаться на милость победителя. Не прошло и часа, как мы овладели их судном и всем его содержимым. Добыча была знатная: в трюме мы обнаружили богатый груз пряностей, который арабские купцы вывезли из Индии и лежащих за нею островов.
Оставив опустошенный корабль и его экипаж на произвол судьбы, капитан приказал возвращаться к месту стоянки нашей эскадры, торопясь сообщить адмиралу о захваченных трофеях, а сам удалился к себе продолжать прерванный отдых. Постепенно суматоха, вызванная переносом захваченных богатств, утихла, и опять наверху остались я да дон Гомиж, если не считать арабского лоцмана, расположившегося невдалеке от меня.
Этот старый араб с высохшим под палящими лучами солнца лицом сумел-таки умолить нашего капитана, чтобы тот взял его к себе на корабль. На ужасающей смеси арабского с португальским старая образина уверяла его, что здешние воды полны опасностей, и без его помощи мы обречены на гибель. Он так надоел благородному синьору, что тот, наконец, чтобы от него отделаться, приказал забрать араба на корабль, поручив его заботам дона Гомиж. Не думаю, чтобы дон Гомиж был в восторге от этого, однако он ничем не выразил своего неудовольствия.
Снова воцарилась тишина, прерываемая лишь неясным бормотанием сидящего на корточках старика-араба да гулкими шагами офицера.
Начинало светать, и сквозь серую предрассветную мглу вдали показались смутные очертания африканского берега.
В этих местах мы были впервые, и дон Гомиж пристально всматривался в незнакомые линии побережья, обдумывая дальнейшие действия. Между тем, подгоняемые свежим ветром, мы быстро приближались к мысу, на котором возвышалась гора мрачного вида.
Когда расстояние между кораблем и мысом еще более сократилось, араб, сидевший до сих пор совершенно спокойно и, казалось, не обращавший на окружающее никакого внимания, неожиданно вскочил на ноги и, бросившись к офицеру, начал что-то взволнованно ему объяснять, то и дело показывая на приближающийся берег. Видя, что дон Гомиж его не понимает, он подбежал ко мне и стал вырывать из моих рук руль, повторяя одно и то же слово на ломаном португальском языке. „Гвардафуй! Гвардафуй!“ — кричал он, и в его глазах был написан неприкрытый ужас. Одновременно он делал какие-то знаки руками, которые я никак не мог сначала понять. Вдруг меня осенило. Слово, которое он так ужасно произносил, должно быть означало: берегитесь. Тогда стали понятны и его знаки, при помощи которых он пытался объяснить, что надо уходить от берега.