Юрий Петрович целовал меня, не прекращая двигаться, пока я не застонала ему в губы и не обмякла в его руках. Я прижалась к нему, уткнувшись носом в плечо, и задражала, вдруг почувствовав, как холодно было в комнате. Юрий Петрович накрыл меня одеялом, чмокнув в макушку. Я многое хотела сказать, но вся что смогла выдавить из себя, это:
- Маринка и Олег могут в любой момент появиться дома. Нам не стоит задерживаться - Юрий Петрович хотел что-то ответить, но не решился и просто кивнул. Я сжала его руку и вымученно произнесла - Тебе нужно идти.
Я подняла выброшенные вещи, оделась. Юрий Петрович последовал моему примеру. У двери он обернулся, долго подбирал слова и в итоге протянул статуэтку двух лебедей, склонивших друг к другу. А затем ушел.
Вскоре и в правду домой вернулись Маринка и Олег вместе с 3-мя ведрами полных грибов. Они рассказали, что ездили вместе с Алексеем в лес. И долго хвастались своим уловом.
После 2-ух часов перебирания и отмывки грибов, мы устало свалились в гостинной за просмотром какого-то художественного фильма. Неожиданно позвонил телефон.
- Кто это в такой час? - проворчала Маринка, поднимаясь за телефоном - Ало - донеслось с кухни. И минуту спустя грохот. Мы с Олегом испуганно кинулись на звук. Маринка стояла неподвижно, раскрыв рот в немом крике. На полу лежала телефонная трубка, оттуда разносилось: «Алло, Мариночка, ты слышишь меня, Алло?»
Потеря
Серый цокальный этаж больничного отделения. Зеленоватый свет мигающей лампы, что разносила на всё помещение невыносимое жжужание. Капающая вода в ржавой раковине и плиточный пол. А ещё холод. Настолько сильный, что пробирался через толстые слои одежды, и кажется, проходил насквозь, омораживая не только тело, но и душу.
Что-то живое блеснуло в темном углу. Там за столом сидел мужчина, одетый в белоснежный халат. Его левая рука в латексной перчатке что-то черкала в толстом журнале. Услышав грохот железной двери, он поднял голову.
- Поповы? - спросил мужчина холодным, подстать помещению, голосом. Я кивнула, схватив за руку, дрожащую Марину.
Мужчина быстро дописал и захлопнул журнал. Затем встал, направляясь к единственной двери, попросив следовать за ним. Он отпер дверь. Разинуло ещё большим холодом и вонью. Голубой свет мигающей лампыт освещал многочисленные койки, на которых покоились, накрытые белый простынёй люди. Патологоанатом остановился возле одной койки. На ноге висела бирка. Я пыталась разглядеть надпись на ней, но перед глазами всё было мутным от слёз. Дождавшись, когда мы с Мариной подойдем, он раскрыл тело.
Ноги Марины подкосились, мне пришлось постараться, чтобы удержать её и не дать упасть. Мужчина протянул ей вату, пропитанную нашатырным спиртом. Она пришла в себя.
- Да - выдавленно произнесла Марина, обращаясь к патологоанатому.
*****
Небо в последние дни было пасмурным, казалось, что вот-вот и начнется сильный ливень. Но его так и не было. Лишь ветер, ознаменовывая пришествие дождя, разгонял облака.
Я поднималась по раскатистой дороге, уходившей вверх на холм. Пакет в моих руках был тяжелый и прибавлял трудности подъему. С горем пополам, но я добралась. Тяжело отдышавшись я плюхнулась на скамью.
- Марин, ты пять часов здесь - она сидела неподвижно, смотрела на надгробие совершенно не моргая. Я выложила из пакета суп и пирожки с картошкой. - Прошу, поешь хоть немного - бесполезно. Сколько бы я не умоляла её съесть хотя бы крошку хлеба, она не слышала, не видела. Всё без толку. Марина потерялась в себе.
Я просидела с ней около часа, бесперебойно глядя на две могильные плиты, откуда на меня смотрели два улыбающихся лица тёти Айгуль и дяди Саши. За всё это время Марина не двинулусь, не проронила и слова. И так уже четвёртый день. Она сильно похудела, румяные щечки осунулись, под глазами появились синяки. Она не ела, лишь изредка её удавалось напоить. Вместа сна по ночам, она плачет в подушку. И только под утро засыпает тревожным сном.
На улице совсем похолодало. Мороз пробивал насквозь. Я достала из пакета вязанную покойной Айгуль кофту, накрыла ей Маринку и заставила пойти домой.
По приходе, уложила её на кровать накрыла пледом. Она не сомкнула глаз, лишь отвернулась к стене, прижав к груди угол одеяла.
Выйдя из её комнаты и прикрыв двери, я почувствовала, как сильно тряслись мои руки. Хотелось упасть и разреветься. Было больно видеть утопающих в горе Олега и Марину, было больно за судьбу Айгуль и Саши.
Олег переносил потерю не менее болезненно. С утра убегал из дома и возращался только к ночи. Брал с кухни еду и уходил в свою комнату, громко хлопнув дверью. Больше всего на свете он не хотел пересекаться со мной.