Впервые в жизни он так со мной говорит… Это приводит меня в шок. Я просто стою с выпученными глазами и смотрю на его бледную кожу. Где тот Киллиан, что всегда улыбался, говорил философские мысли и хотел поцеловать меня? Наша история подошла к концу? Нечестно… Жизнь не будет такой, какой ты себе воображаешь, — она отвратительна. И этот момент отвратительный. Как же странно: за одно мгновение тот, кем ты дорожишь — уходит. Тогда начинаешь понимать, что в жизни нет ничего вечного. Вечность — это не так много, как мы думаем. Меня душит обида, душит подобно змее на шее. В такой ситуации и под таким давлением здравомыслие не существует. Интеллект отключается, а ему на замену приходит гордыня.
Я резким движением разворачиваюсь к парню спиной и иду куда глаза глядят. В мыслях лишь «полный вперёд, прочь от него». Хочется, чтобы он видел и знал, я не нуждаюсь в его помощи. Мне он вообще не нужен! Но если это так, тогда почему я жду, чтобы брюнет остановил меня?.. Привязанность делает людей слабыми, она подчиняет, ломает, а в любой момент выбрасывает на помойку. Нет ничего в этой привязанности хорошего. Позади четыре шага… пять… Сердце сжалось.
— Ну и куда ты? — недовольным тоном окликнул меня Киллиан, и по моим губам прошлась довольная улыбка. Именно это я и хотела слышать. Ему не все равно, как тот доказывает.
Перепрыгиваю через грязь, перешагиваю камни и плетусь дальше, не отзываясь на голос сзади. Пусть будет один раз на моем месте.
— Кит, постой! — снова послышался оклик, однако, ноль внимания с моей стороны. — Послушай!
Знаете, я большая дура… только с дурой может произойти следующее: поворачиваю голову к парню, но не останавливаю свой темп ходьбы, как спотыкаюсь об корень дерева и через секунду оказываюсь на земле. Киллиан увидев это, срывается с места и бегом бежит ко мне, мастерски перепрыгивая через все препятствия. Я успеваю сесть и убрать с головы листья, ветви и другой мусор. Боже, ну как можно быть настолько невезучей?! Именно сейчас надо было, да? Вот скажет же «довыпендривалась». Со стыда щеки мгновенно запылали ярким пламенем. Очень неловко… Кил быстро садится рядом со мной и осматривает меня с головы до ног, а самое главное, что на его лице было… волнение? Он что, правда переживает за меня? Эта мысль перекрывает все то, что происходило пару минут назад, я полностью забываюсь… и потому уже долго открыто пялюсь в его глаза.
— Как ты? Где-нибудь болит? — спрашивает он, хватаясь за мою руку, голову, лицо. Его тёплые ладони…
Теперь мы смотрим друг на друга. Его голубые глаза сверлят меня, сканируют даже душу, от чего становится не по себе. Вокруг все испарилось, перестало иметь всякого значения, только он, он и никто больше! Только он мне нужен…
Однако, собравшись с мыслями, я вспоминаю о боли в ноге и перевожу взгляд на щиколотку, аккуратно хватаясь за больное место. Ай! И вправду больно.
— Кажется, я подвернула ногу, — говорю я, шипя от боли.
Джонсон осматривает её, щупает, и когда я вскрикиваю «ай, ой», он заключает:
— Поздравляю тебя. Ты подвернула ногу.
Я протяжно выдыхаю и скрючиваюсь от боли, прикусывая нижнюю губу.
— Так сильно болит? — продолжает тот, я киваю. — Ходить можешь?
Да уж, сложный вопрос… Вместо того, чтобы ответить, я медленно встаю на ноги (парень мне в этом помогает) и ощущаю резкую, тупую боль в голеностопе. От этого я подпрыгиваю и негромко ойкаю, затем поворачиваю лицо к брюнету и взглядом говорю все как есть. Кил и без слов все понял. Он громко выдохнул и ударил себя по ноге, пробурчав «чтоб тебя…»; и как быть оптимистами? Мы и вправду в полной заднице. Зато, Джонсон теперь хоть говорит со мной, когда раньше и не смотрел, лишь это радует. В небе вновь загромыхало.
— И что будем делать? — с фальшивым спокойствием спросила я, опираясь на здоровую ногу, левую.
— На твоей ноге далеко не уедем, — открыто сказал вожатый, — да и ходить нельзя. Нужно дать твоей ноге отдохнуть, затем сделать перевязку, приложить лёд…
Я иронично хмыкаю и развожу руками в сторону.
— Где в лесу мы лёд раздобудем? — перебиваю Киллиана.
— Именно. Поэтому я предлагаю найти укрытие, засесть там до темноты, а ночью будет виден маяк в лагере, который был создан для вот таких вот случаев.
— Интересное предложение, но есть идея получше: свистеть пока кто-нибудь нас не услышит. Уверена, нашими поисками уже занимаются…
Кил лукаво хмыкает, обнажив белоснежные зубы. Что-то не нравится мне эта улыбка… Приподнимаю одну бровь, как бы спрашивая: «Что?».
— Думаю, никто о нас и не вспоминает, ибо не вернулись мы с тобой. Я же вожатый, мне не свойственно заблудиться, — поясняет Киллиан.
Теперь меня распирает от смеха. Он это серьёзно?
— Ты забыл где мы и в какой ситуации? Хреновый из тебя вожатый, Киллиан Джонсон, — засмеялась я, и парень поддержал мой смех. Господи, впервые за долгое время мы наконец-то не ссоримся, а искренне и по-детски хохочем. Остановите эти мимолетные мгновения, пожалуйста. Я хочу, чтобы это длилось вечно. И вдруг, наши взгляды пересекаются, и тогда по телу прошёл ток. Сердце забилось чаще, все стало другим… Даже боль в стопе больше не доставляла дискомфорта. Какой же он милый… Я вижу как расширяются его зрачки, вижу его душу. Мы продолжаем улыбаться друг другу прямо как в кино, это чувство окрыляет. Спустя столько слез, я впервые искренне счастлива. Наконец-то.
— Ладно, пойдём поищем укрытие, — улыбнулся шире Киллиан, перекинув мою руку через свою шею, теперь я опираюсь на него. Черт, непривычно быть хромой, но и здесь есть плюс: мы с парнем прижаты вплотную!!! Наверное, это мой рай.
Все шло по плану. Мы нашли укрытие в каком-то небольшом ущелье, под огромным склоном, где было очень холодно. Даже костёр, который разжег Киллиан не мог меня согреть, да и нога без конца ныла, будто в неё раскалённые иглы втыкают. Как и было очевидно, на землю обрушился ливень с порывистым ветром, что время от времени менял поток дождя в сторону. То ли уже было поздно, то ли от туч и тумана, на улице была кромешная тьма, лишь изредка молния освещала землю. Представьте каково мне находится в ущелье в разгар грозы, когда я её терпеть не могу. Б-р-р! Кошмар. Ну, хотя бы не одна… Машинально поворачиваю голову в сторону молчаливого парня, смотревшего на огонь. Его глаза отдавали красивый отблеск, а из-за пламени лицо становилось бархатным. Сейчас он очень задумчив. Возможно, думает о Ребекке или о той ситуацией со мной, кто знает? Остаётся лишь гадать.
В пещере стоял запах сырости, от которого меня подташнивало. Или это от того, что я лишь завтракала сегодня? Поэтому, когда в моем животе урчит, каждый раз мне приходится то ли кашлять, то ли громко выдыхать, чтобы Кил ничего не услышал. Со стороны выглядит смешно, но на деле тяжеловато…
В тучах вновь вспыхнула молния, затем ещё и ещё, потому я прикрыла веки и начала считать до десяти: один, два, три, четыре… восемь… десять. Это меня успокаивает. Сразу после вспышек, послышался громогласный шум грома. Ужас, аж по телу мурашки прошлись… От того обхватываю свои колени руками и кладу на них голову. Как классно попасть сейчас домой, к маме… Главное пережить этот ужас.
— Как твоя нога?.. — прервал тишину Киллиан, откашливаясь.
Видимо, ему надоело думать.
— Болит, но уже терпимо.
Снова стало тихо. Думать много нельзя, а то додумаешься до чего-то неладного, потом страдай. Мысли — это вода, которую человек разливает, когда ему плохо. А Киллиану, судя по всему, очень плохо.
— Я никогда не собирал цветы, ведь срывая, мы их убиваем… Я наоборот, всегда сажал, — внезапно продолжил Кил.
Странно.
— Зачем ты мне это говоришь? — выдохнула я.
Парень, опустив голову вниз, хмыкнул, а потом достал из кармана своих брюк… ромашку. Она была потрепана, лепестки сломанные, и ей явно не хватало воды и солнечного света. Бедняжка, выглядит изможденной. Перевожу взгляд на Кила.
— Это тебе, — говорит он, протянув цветок ко мне.
Я легонько беру ромашку и долго-долго осматриваю. Как же сейчас мы с ней похожи…
— Ты отступился от принципа ради меня?