— Ну и шуточки! Блин немазаный, кто это прикалывается?
А вокруг — пустота. И магией никакой не пахнет…
Впрочем, ощущать магию можно не только так, как это делают шаманы, — на запах.
Когда мы блуждали по лабиринтам в темнице Лофта, мертвый маг Асаль-тэ-Баукир был вынужден научить меня видеть «тонкие энергии» — потоки магических сил. Вернее, он почти насильно вложил в мою голову талант видеть эти самые силы, но что с ней, этой способностью, делать, не объяснил. Выдал пару загадочных фраз: «Видеть — пустяк, видят все, кто лучше, кто хуже, только не все об этом знают. А вот понимать, что видишь, нужно учиться всю жизнь».
Я воспринимал «тонкие энергии» как светящиеся и при этом абсолютно прозрачные ленты, оплетавшие все вокруг. Они различались яркостью, шириной и, как ни странно, плотностью, они все время двигались — но понять, какой в них смысл, я пока не смог. Поэтому, попытавшись пару раз посмотреть на мир «глазами мага», я просто перестал обращать внимание на мельтешение «тонких энергий».
Но тут до меня вдруг дошло, что большая часть потоков стягивается именно ко мне. Словно струи тумана, они текли откуда-то с юга и собирались вокруг меня в светящийся кокон. Видимо, он-то и мешал как следует рассмотреть то, что снаружи.
А где энергия — там и магия. Судя по обмолвкам Асаль-тэ-Баукира, основные принципы колдовства во всех мирах одинаковы, даже земные знания достаточно верны. Даже игровые подсчеты «манны» и «эргов» имеют смысл — только вот реального наполнения в них нет. Но тут-то колдовской силы — аж в ушах булькает!
— Эк меня проперло! — произнес я вслух.
Второй точкой сосредоточения сил было то озеро на горизонте, к которому мы теперь шли. Или, может быть, не озеро — что-то, что магическим зрением виделось как ослепительно сияющий белый купол.
И я решился.
Представил, что плавно поднимаюсь на метр над землей…
Получилось! Я завис, как паук на паутине, боясь вздохнуть — казалось, от самого легкого шевеления меня понесет по ветру. Вес исчез, земное притяжение больше не имело надо мной власти… Сияющая сфера на севере притягивала, как магнит. Мы были с ней в чем-то сродни. Цвет кокона вокруг меня отличался, но не сильно — в нем было лишь чуть больше зелени.
И вдруг на меня навалился страх.
Спина покрылась липким потом, руки задрожали. А в голове зазвучали голоса — просящие и гневные, печальные и уверенные. Я не разбирал слов, но понимал, что они все чего-то хотят. И это «что-то» очень важно, чрезвычайно важно!
Они говорили о жизни и смерти, о болезни и надежде.
Замелькали лица — искаженные страданием или отчаянием, плачущие, молящие…
Сотни, тысячи лиц…
Вот еще молодая орчиха пытается напоить из чашки больного ребенка. Малыш сгорает от лихорадки, у него уже нет сил даже глотать…
— Идиотка! — заорал я. — Бегом к знахарке, возьми отвар лунного корня! Сначала заразу вывести надо! Гнойник вскрыть надо! И где мелкий такую гадость подцепил — он же без ноги может остаться!
Женщина вздрогнула и испуганно оглянулась. Но, видимо, голос из пустоты ее не удивил.
— Лунный корень, — почти неслышно прошептали губы женщины. — Лунный корень…
Я открыл глаза и обнаружил, что сижу на холмике рыхлой земли, а Маня толкает меня носом.
Голоса в голове смолкли. Точнее, они спрятались и стали почти не слышны. Но стоило мне подумать о них, как просьбы звучали с новой силой.
— Ничего не понимаю, — пробормотал я. — Но с полетами, наверное, лучше повременить. Летать, конечно, приятно, но пешком как-то надежнее…
ГЛАВА 4
До сияющего купола пришлось топать еще часа три.
Над чем он висел, стало понятно, только когда мы подошли вплотную. Так часто бывает в степи: вроде бы глазу доступен бесконечный простор, но из-за почти незаметных складок земли можно и в полукилометре не видеть отару, которая, прячась от жары, забрела отдохнуть в распадок. А взобрался повыше — и вот она, как на ладони.
Мы поднялись на последний увал, и перед нами раскинулась круглая, словно кратер вулкана, ложбина, в центре которой зеленела небольшая дубрава. Сквозь листву что-то поблескивало, но озерцо ли это — непонятно.
Вокруг дубравы струились ковыльные волны — серебряные и зеленые, извивались золотые полосы лебедянника, синели лужицы ивца. Все, что есть прекрасного в летней степи, собралось тут, в круглой ложбине, укрытой белым куполом силы.
Сказать «доброе место» — ничего не сказать.
Клочок земли, к которому идешь всю жизнь.
Колдовской остров, которого нет на картах, но который вдруг поднимается из воды, когда уже почти не осталось надежды на спасение.
— Это — что это? — пробормотал я вслух. — Тут же был Хаос!
Маня втягивал ноздрями воздух и мелко дрожал. Я никогда раньше не видел его таким. Казалось, он впал в транс, не решаясь сделать ни шагу, и одновременно — всей своей звериной душой стремясь к тому, что скрывалось за деревьями.
— Пойдем, дурашка! — я положил руку ему на шею. — Никто нас не укусит, мы сами кого угодно укусим!
Так мы и подошли к опушке — Маня деревянно переставлял ноги, словно был в любой момент подпрыгнуть на месте и рвануть прочь, а я не ощущал никакой опасности.
Здесь было странно.
Но не опасно.
Не может быть опасно там, где кусты цветущего на опушке шиповника пронизаны солнцем, где под ногами пружинит толстый слой прелых листьев, сквозь который пробиваются кустики земляники, а над головой суетятся веселые птицы.
В дубраве жили сотни птиц — юрких степных воробьев и золотистых люшиков. Они чирикали и свистели, они перепархивали с ветки на ветку и роняли на нас то увядший листок, то зеленую ягоду боярышника, то крохотный желудь. Они настороженно наблюдали за нами и обсуждали на своем птичьем языке каждый наш шаг.
— Не бойтесь, мы просто посмотрим, что там, — обратился я к пернатым хозяевам.
Конечно, глупо разговаривать с мелкими пичугами, но этот мир полон духов, которые могут вселиться в тело любого воробья.
Под деревьями царила прохлада, пахло прелью, цветущим шиповником и чистой водой. Только редкие солнечные лучи пробивались сквозь густые кроны, пятная землю лужицами света.
И вот впереди блеснула вода — озеро здесь все же было: крохотное, словно лужица на дороге, но глубокое и чистое, как отраженное в нем небо.
В других обстоятельствах обожающий воду Маня не упустил бы случая залезть в него по уши, но сейчас он, и так шедший на полусогнутых лапах, распластался в траве и замер в паре шагов от берега. Я ничего не понимал. Ну — озерцо. Ну — питается оно от крошечного родничка, который сначала наполняет мраморную чашу, потом переливается через край и стекает в ложбинку. В этих краях можно найти немало осколков ушедших эпох. Защищенные древней магией, они сопротивляются разрушающему действию времени. Белый мрамор с розовыми прожилками лишь снизу, у днища чаши, покрыт мхом, а резные края такие, словно и не пролетали над ними века владычества Темного Властелина и его наследников… Эльфы умели делать красивые вещи. Но зачем на брюхе ползать?
Я сделал шаг к берегу и наклонился. Поверхность озерца — идеальное зеркало, лишь опавший лист не дает перепутать верх и низ, воду и небо. А сама вода прозрачна настолько, будто ее и нет вовсе, виден каждый камешек на дне, каждый стебелек травы.
Даже страшно коснуться этой чистоты руками, на которых и зола от костра, и жир съеденной утром каши. Машинально я принялся тереть ладони о полы халата и вдруг услышал женский смех.
Она сидела рядом с мраморной чашей.
Молоденькая эльфийка, почти ребенок. Голубые глаза, вздернутый носик и задорно торчащие кончики ушей. У нее были пушистые русые волосы, собранные в довольно-таки растрепанную косу, словно она только что проснулась и не успела причесаться, лишь наспех перевязала кудри первой попавшейся под руку веревочкой, и зеленое платье — то ли шелк, то ли листва, все струится и переливается. Ростом девчушка была — хорошо, если мне по плечо, да и то вряд ли.