В избу, где ты жила с матерью и братишкой Ваней, пришел староста, назначенный немцами, бывший мироед — мельник Хохлаков. Он стоял в дверях, огромный, бородатый, черный, а сзади него, переминаясь с ноги на ногу, ждал германский солдат — денщик. Ты вздрогнула. Ты все поняла. Старая твоя мать повалилась в ноги мельнику. Ты подняла ее и погладила по голове, как ребенка.
— Дура, — сказал старушке мельник — вам со Стешкой одна выгода будет. Да такую кралю-певунью господа офицеры озолотят.
— Давно они тебе господами стали, офицеры-то твои? — усмехнулась вдруг ты, Стеша, и глаза твои серые потемнели, как река перед грозой.
— Договоришься, девка! — прикрикнул мельник. — Кому говорю? Ждать не будут…
— Подождут, — ответила ты и подплыла, как лебедь, к зеркалу, медленными движениями рук распустила свои русые пышные косы, взяла в зубы шпильки.
— Вот девка-скипидар, ну и девка! — довольно крякнул мельник и прибавил мягче:
— Сряжайся получше, умница наша…
— Срядимся, — блеснула сахарными зубами ты, красавица Стеша. — Жаль, одеколону нет. Надушусь, поди, там немецким — ой, много в городе наворовали!
— Молчи, дурная, — снова озлился мельник.
Но ты подошла к мельнику, Стеша, и так глянула ему в глаза, что он погладил встрепанную бороду и снова отмяк.
— Не серчай, — сказала ты своим бархатным голосом, — шучу я. Пойду надену кофту, какая получше, не с трактористами гулять!
— То-то, что не с трактористами, — бормотал мельник. — Дура, счастье тебе: самый главный начальник скучает, песню русскую требует. Ублажи его, в Берлин поедешь…
И ты ушла, Стеша, за печку. А там схватил тебя за руку братишка, пионер Ваня и, приблизив огромные почерневшие глаза к твоему лицу, прошипел, как молодой гусенок:
— Дрянь, дрянь, дрянь! В Берлин поедешь?.. Немцам песни будешь петь?.. Красную Армию продала… Вот я… вот я… вот я… Васе твоему напишу… Советская власть придет…
И затрясся в горьком детском плаче твой брат. А ты оторвала его от себя, оттолкнула и прошептала зло:
— Пусти, щенок! Сама не пойду, с ружьем поведут.
Ты накинула на себя самую лучшую лазоревую кофту, ту, в которой провожала Васю-тракториста, сунула за пазуху осколок своего зеркальца и ушла, оставив брата и мать в слезах и смертельной тоске.
Стеша, Стеша, русская девушка, сероглазая красавица-певунья, ты вошла в дом, где пылали печи и лампы, оглянула бойким взглядом всех и все — мельничиху, которая несла блюдо с янтарными кусками заливного, офицеров, которые пили коньяк из зеленых рюмок, стол, покрытый вышитой крестиками скатертью, на котором были навалены нераспечатанные плитки шоколада и конфетки в пестрых бумажках…
И еще ты увидела, Стеша, Мельникову племянницу Аглаю, увидела и побледнела почему-то. Аглая сидела в розовом платье с оборками, сшитом из того самого маркизета, каким премировали девчат на уборочной, и грызла мелкими зубками шоколад. А рядом с ней, рыжий офицер крутил патефон.
— Здравствуй, товарочка! — сказала ты звонко. — Веселитеся? — остановилась и побледнела еще больше. А мельник потащил тебя за руку в другую горницу, где скучал главный начальник, ожидая тебя. Пятнадцать земляков твоих растерзал, расстрелял за эти два дня, прохвост, и, пресытившись кровью, хотел любви и песен.
Твое появление, Стеша, ошеломило фашистского волка. Уж больно хороша была ты в своей лазоревой кофте, уж больно светлы были твои глаза, и густы брови, и пышна коса.
Офицер схватил твою руку, Стеша, и прикоснулся к ней устами, вымоченными в коньяке. Ты вспыхнула, как заря поутру, и отдернула руку.
— Они к этому не приучены, — виновато пробормотал мельник, дергая тебя за рукав. — Серость…
Ты метнула в сторону мельника гордый взгляд, приоткрыла губы, словно хотела что-то сказать, славно вспомнила, как целовал твои руки Вася-залеточка, и опустила глаза.
Офицер улыбнулся, взял со стола тарелку с леденцами и протянул тебе. Ты не взяла, отвернулась.
— Бери, дура! — тревожно шепнул мельник.
Ты посмотрела в глаза фашистскому офицеру и сказала очень спокойно:
— Пусть уйдет мельник.
Офицер одобрительно засмеялся.
— Вон!
И мельник, пятясь задом, вышел из комнаты.
Тогда ты, как во сне, подошла к столу и села рядом с офицером, одернув оборки лазоревой кофты.
Он налил тебе рюмку сладкого вина и, гнусно улыбаясь, схватил тебя за твои прекрасные плечи. И вдруг вино плеснулось, потекло по зеленому мундиру, а на щеке офицера брызнули алые струйки крови. Это ты, Стеша, гордая русская девушка, вышибла из рук фашиста граненую рюмку, быстрым движением выхватила из-за пазухи острый осколок зеркала — все твое нехитрое оружие сельской плясуньи — и ударила им изо всех сил по фашистской морде.