— Слышишь? Оно бьётся.
Он так и не смог выдавить из себя ни одного извинения, но почувствовал, что Оливия всё поняла. Никаких красивых слов или сложных предложений не требовалось для того, чтобы девушка его поняла. Потому что она всегда его понимала. Даже в те моменты, когда он сам себя понять не мог.
О’Коннор вошел в свою спальню, и, стоило ему закрыть за собой дверь, замер на месте. Окно было открыто, впуская в помещение свежий воздух, по большей части перемешанный с приторной сладостью цветущих во дворе деревьев. Енох поморщился: от всей этой сладости ему становилось тошно. А на столе стояла чашка крепкого чая с ложкой сахара и тарелка печенья, которое, Енох знал, Оливия всегда оставляет специально для него.
========== Весенний букет (Avengers; Баки/Наташа) ==========
Всю свою жизнь, сколько она себя помнит, Наташа всегда любила весну. Она любила воздух, переполненный запахом цветущих деревьев, любила пение птиц, которые чирикали во время дождя, прячась под крышей, и любила дождь, который был всегда какой-то особенно теплый и приносил только наслаждение, даже во время сильной грозы. Наташа любила цветы, которые всегда распускались на клумбе ближе к концу весны, уже в мае. Наташа всегда любила весну.
Вот только, Красная Комната весну у неё забрала. А потом — Нью-Йорк и Мстители, и уже не до этого, и весна, кажется, есть, но разве весна в Америке сравнится с нашей русской весной?
Не сказать, что она очень страдала от этого. С годами детский восторг сменился профессиональной холодностью и это касалось всего, и, даже если бы ей удалось вернуться в Россию, агент Романофф не нашла бы в себе сил так восхищаться весной, как делала это раньше. Потому что здесь, в Нью-Йорке, кто бы что не говорил, ей было не до весны. Она была Мстителем, героем, от которого зависели судьбы людей, человеческие жизни. На её плечи легла ответственность, которой она не просила, но и отказаться от неё она не могла.
Она вспомнила о русской весне неожиданно, когда майским вечером сидела за ноутбуком в маленькой квартирке одной из высоток, которую делила вместе с Джеймсом Барнсом, жевала горький шоколад и пила кофе с двумя ложками сахара. Воспоминания о том времени, времени детства, мая и цветущих клумб, ударили в голову так резко, словно тот самый запах цветущих деревьев, что она замерла, так и не успев набрать в поисковике нужное слово до конца.
Наташа закрыла крышку ноутбука и подошла к окну. С огромной высоты она видела множество огоньков-окошек, которые точно так же смотрели на неё в ответ. С тоской она подумала о том, что сейчас в России настоящая весна, не такая, как здесь. Здесь весна — только название, день календаря, который сопровождается датой.
В отражении большого панорамного окна она увидела силуэт Барнса, а через несколько секунд почувствовала как рука, настоящая, не металлическая, опустилась ей на плечо. Невольно, Романофф задумалась, а видел ли Барнс настоящую весну? Удалось ли ему хотя бы один вечер любоваться всей этой красотой, слушать пение птиц, вдыхать аромат цветущих деревьев, слышать, как капли дождя барабанят по крышам во время ливня? Или Красная Комната точно так же, как и у неё, отобрала всё это?
— Ты когда-нибудь видел весну? — женщина задала этот вопрос тихо, не оборачиваясь, но не прекращая смотреть на отражение мужчины в стекле в упор. Ждала ответа, словно не заметила его нахмуренных бровей и непонимающего взгляда.
— Сейчас весна, — просто ответил он и, посчитав на этом вопрос закрытым, отошел от женщины и устроился в одном из кресел.
Наташа ещё какое-то время стояла у закрытого окна и смотрела, как звезды перемешиваются с горящими окнами таких же высоток. Она не понимала, как можно считать это весной. Где же цветы, птицы, цветущие деревья и дождь, где это все? — хотелось спросить ей, но она только поджала губы и отошла от окна, подхватив с компьютерного стола свою чашку и на ходу допив кофе.
— Это не весна, — просто ответила она, забираясь в соседнее кресло с ногами. В этот момент женщина не могла сказать наверняка, обращается она к Джеймсу или уже принялась разговаривать сама с собой, потому что только она могла себя понять, — настоящая весна не такая.
Между ними воцарилось молчание. Барнс с задумчивым видом уставился в панорамное окно, словно стараясь припомнить, какой должна быть «настоящая весна», или пытаясь найти ответ в отражении, а Наташа погрузилась в воспоминания, которые, будто старые цветастые картинки, принялись выплывать из её памяти одна за другой. И агент Романофф окунулась в эти воспоминания с головой, потому что они были такие приятные, теплые, и словно из другого мира.
— Настоящая весна яркая, — попросту сказала Наташа, будто для Барнса, смотря в однотонную стену, даже не думая повернуться к своему собеседнику, который уставился на неё, позабыв все свои дела, — она цветущая. Трели птиц не умолкают, и деревья цветут и так пахнут! А букеты… ты когда-нибудь видел весенние букеты?
Только сейчас она устремила на Баки взгляд, а мужчина просто пожал плечами. В его глазах не было такого воодушевления как у неё, и, уж точно, он не мог представить все эти краски, даже после Наташиных рассказов. Надо сказать, слова давались ей с трудом, потому что невозможно было передать на английском всё, что касается русской весны.
— Распускаются тюльпаны. Я помню, как отец всегда дарил моей матери тюльпаны весной…
Романофф замолчала, и, задумчиво закусив губу, окончательно ушла в воспоминания, не произнеся больше ни слова. И уж тем более, она не заметила задумчивого взгляда Джеймса, который тоже погрузился в какие-то собственные мысли. Тем вечером они больше не разговаривали, и заснули в постели, так и не сказав друг другу ни слова.
Наташа всегда просыпалась рано. Даже в выходные дни, не говоря о тех днях, когда буквально выскакиваешь из постели по вызову Старка, женщина всегда вставала до звона будильника и готовила завтрак на двоих — для себя, и для Барнса. Для Романофф это не составляло труда, особенно, если учесть то, как сильно она успела привыкнуть к своему сожителю. Это была особенная привязанность, не такая, как например к Стиву. Но сегодня, кажется, всё было немного иначе.
Когда агент Романофф открыла глаза, первое, что она увидела — часы, которые показывали восемь двадцать семь утра, и почувствовала запах, такой непривычный и слово инородный в этой маленькой квартире. Такого запаха раньше здесь никогда не было и, казалось, быть не могло. Запах цветов.
Наташа поднялась с постели и, потянувшись, направилась на кухню. Она замерла от неожиданности, когда увидела Джеймса, готовящего завтрак на двоих, а на столе… букет тюльпанов. Цветы стояли в самой большой чашке, которую мужчина смог найти среди их посуды, и покачивали головками от легкого сквозняка. Сам Барнс стоял у плиты и пытался приготовить яичницу с беконом, то и дело откидывая с сосредоточенного лица тёмные пряди волос, которые выбились из неаккуратного пучка на его голове.
Наташа молча подошла и выключила закипевший в турке кофе. Барнс сделал вид, что не заметил её, не теряя надежды, что у него всё-таки получится приготовить вкусный завтрак. Женщина молча заправила прядь волос ему за ухо, а потом улыбнулась, представив, как он, суровый Зимний Солдат, стоит утром возле зеркала с расчёской в зубах, и старается заплести волосы.
— Зачем всё это?
Мужчина тяжело вздохнул и поднял на неё взгляд. Он выглядел недовольным своей провалившейся попыткой, но тепло улыбнулся, увидев такую приятно удивленную Наташу, с таким непривычным легким румянцем на щеках. Оказалось, для того, чтобы порадовать её, нужно приложить совсем немного усилий и позволить себе раскрыть собственные чувства.
— Ты же хотела настоящей весны, — просто ответил он, пожав плечами, — и я решил, что лучше, чем весенний букет, может быть только весенний утренний завтрак в придачу к букету.
Романофф улыбается и легонько целует Баки в висок. Мужчина вида не подаёт, но ему приятно. Он разворачивается к Наташе всем корпусом и заключает в объятия, которые получаются немного неловкими, словно ему пятнадцать, а не под сотню. Рыжеволосая усмехается тихо-тихо, и прижимается к Барнсу сильнее, позволяя себе расслабиться, что происходит впервые за несколько месяцев, если не лет.