— Куда вы его? — не выдержал Дрозд.
— На площадь, к столбу, — ответил один из стражников.
— За что?
— Блудливая тварь приставала к невинной девице, дочери судьи.
— Судьи?! К дочери судьи?! Она сказала, ее отец — деревенский золотарь! Я никогда б не полез к судейской… — стражник немилосердно дернул цепь, и кошак закашлялся.
— И что ему присудил разгневанный отец?
— Я не приставал к ней! Она сама лезла! За что меня только не потрогала… — последовал очередной рывок цепи.
— Трое суток у столба в серебряном ошейнике. Каждый день по дюжине плетей.
— Невинная девица! Я думал, это изголодавшаяся вдова. На ней клейма негде ставить, на вашей девице!
— Если не заткнешься, тварь, я тебе крылик в глотку вобью! — пригрозил стражник.
— Почтенные, а нельзя ли выкупить преступника?
Стражники остановились и переглянулись.
— А много ли дашь?
— Шесть златиков.
Предложенная цена была достаточно велика, чтобы заинтересовать служивых, и в то же время не чрезмерна, не вызывала соблазна проследить за швыряющимся золотом нелюдем и прощупать его на предмет тайного богатства. Расчет Дрозда оказался верен, физиономии стражников выразили сильнейшую заинтересованность. Кошак, согнувшись чуть ли не пополам, хрипло дышал и сплевывал на землю кровавые сгустки.
— Деньги подходящие. Но имеется загвоздка. Судья потребует отчета о наказании. И очень рассердится, когда узнает, что оно даже не начиналось.
— Судья живет в вашем селении?
— Нет, он здесь проездом. Сегодня до света уехал с дочерью, дела у него. Но город недалеко, он быстро узнает, что преступник исчез.
— Преступник не исчез. Он позволил себе оскорбительные речи в адрес почтенного судьи и его дочери, и вам пришлось накормить мерзавца заговоренным серебром. Вы были в ярости, погорячились, и гнусный оборотень не дожил до столба. У вас ведь есть крылик из заговоренного серебра?
— Есть, — на лицах стражников заиграли довольные улыбки. — Давай деньги, забирай тварюгу и уматывайте отсюда. Ты сам-то тоже из них? Чегой-то крылика на тебе не видать.
Дрозд кивнул, снял с пояса кожаный мешочек, вытащил оттуда немного меди и пару сребриков. С неплохо разыгранной тоской глянув на мелочь в раскрытой ладони, протянул кошель служивым. Там осталась лишь обещанная сумма, остальное он предусмотрительно держал в поясе. Пусть стражники думают, что оборотень отдает последнее, меньше соблазн прижать его где-нибудь и забрать остальное.
Мужики быстро пересчитали златики, поделили и попрятали по карманам. После один снял с шеи преступника серебряный ошейник. Второй плюнул парням под ноги, достал из-за пазухи висящий на цепочке крылик и помахал перед собой.
Дрозд дотащил кошака до безлюдного проулка и положил на землю.
— Оборачивайся, приятель. Мало ли что. Лучше тебе быть здоровым.
— Одежду помоги снять…
— Да чего там снимать, одни лохмотья. У меня есть запасная, поделюсь.
— Я тебя знаю? — кошак с трудом разлепил заплывшие от побоев глаза.
— Знаешь. Не болтай, оборачивайся, потом поговорим.
Рыжий застонал и начал перекидываться. Дрозд терпеливо ждал, не забывая поглядывать по сторонам. Наконец парень поднялся на ноги, отряхнулся и взглянул на своего спасителя.
— О, да это ж горемыка! Грач или как там тебя?..
— Дрозд.
— А я — Вьюн, если помнишь.
— Помню.
— Спасибо тебе. Эх, золота жаль… Откуда такая прорва денег? Разбогател?
— Можно и так сказать. Охотился в лесу и подглядел случайно, как разбойники добычу прятали.
— Правда? Повезло. А все горемыкой прикидываешься.
— Вьюн, давай-ка ноги уносить. Успеем еще поговорить.
Они успели и поговорить, и наговориться, и надоесть друг другу разговорами, ибо с того дня скитались вместе. Дрозд изрядно утомился от одиночества, а Вьюн вообще не мог без компании. Правда, как выяснилось из его же собственных откровений, из-за этой неискоренимой любви к общению кошак частенько влипал в передряги.
— Вот что странно, Дрозд. Нам, оборотням, от людей нехило достается. Могли бы хоть друг к другу относиться по-хорошему, так нет. И меж собой грыземся: кошаки с псами, псы с волками, волки с медведями. А, да если б только так! Меня однажды свои коты чуть не угрохали. На чью-то подружку не так взглянул, — Вьюн с досады махнул рукой. — Жалко, что ли, если я на хорошенькую мордашку просто посмотрю? Ну, или поглажу где-нибудь…
— Да и трахнешь, так от нее не убудет, — с подчеркнутым сочувствием закивал Дрозд. — На запах любви ведь не поведешься.
— Вот-вот, — вздохнул Вьюн. — Что?! Какое там «трахнешь», шутник? Э, да ты что, и впрямь пошутил? Я думал, ты в вечной скорби.
— С тобой рядом никакая скорбь надолго не задержится, — ухмыльнулся Дрозд.
Жизнелюбие Вьюна оказалось заразительным. Рядом с рыжим охальником не хотелось вспоминать о потерянном прошлом, думать о непроглядно-темном будущем, видеть в настоящем лишь горечь и неприкаянность. К чему? Сегодня ты здоров, сыт, одет и при деньгах, чем не праздник? Возможно, завтрашний день всадит тебе под ребра нож из заговоренного серебра. Так успей хлебнуть радости напоследок.
И они хлебали, много и жадно. Дни и ночи напролет не вылезали из постелей столь же жадных до жизни красоток нелюдской крови, вечера просиживали в кабаках в обнимку с бутылками и бочонками. Кочевали из города в город, перебиваясь случайными заработками и плодами хитроумных делишек Вьюна, никогда не забывая находить возможность весело провести время.
Пока однажды пьяный в драбадан Дрозд, обнимая очередную милашку, чтобы не упасть, не ткнулся носом в собственный портрет на стене кабака. Физиономию свою он бы ни по чем не узнал (художник постарался), но внизу имелось имя и список примет. За любые сведения о пропавшем обещали солидное вознаграждение. К счастью, подружка не обратила никакого внимания на грубо намалеванную картинку, да и читать она вряд ли умела. Зато сам он мигом протрезвел, спровадил девушку и отправился блевать во двор.
Решение Дрозд принял уже давно. Князь не должен узнать об участи, постигшей младшего сына. Отец не стар, пусть снова женится, у него еще могут быть наследники.
Бродяга хорошенько обдумал перечисленные под портретом приметы. Никакой фамильной серьги с гербом у него давно уже не было. Ее выдрали с мясом волки Когтя, а разорванная мочка после обряда заросла без следа. А татуировку с соколом он срезал сам, когда решил не возвращаться домой. Шрама на плече тоже не осталось. Шрамов вообще нигде не осталось, так что и старая нянюшка не смогла б опознать его по какой-нибудь памятной ей одной метке, как приключилось это с героем древнего сказания.