В конце сеанса Эриксон открыл блокнот, сказал: “Я записываю время нашей следующей встречи и хочу, чтобы вы пришли вовремя” — и закрыл блокнот. Парень явился как штык 15 мая ровно в четыре часа. Все время, пока Эриксон говорил, парень кричал, и то, что Эриксон говорил, никак не соответствовало тому, что он выкрикивал, а значит, не могло забыться. Он не мог и отказаться прийти, потому что ему не было сказано прямо, когда приходить. И он не мог опоздать, потому что ему не было названо точное время.
.: Кажется, я припоминаю, что в этом случае и в некоторых других мы пытались найти параллель между гневом на терапевта и гневом на отца. А Милтон просто отмел это в сторону. Очень любопытно было то, что он слушал, и то, что пропускал мимо ушей.
Х.: Мы пытались выяснить, как он работает с парами и семьями. Иногда он принимал их вместе, но чаще — по отдельности.
.: Правильно. Мы искали политику, генеральное направление.
Х.: В одном случае он говорил, что сексуальный симптом — это дело пары. И соответственно лечил их как пару. В другой раз он лечил индивидуально, например, Энн, которая лолась в постель и не могла заниматься сексом, потому что у нее начиналось удушье и сердцебиение. Когда он ее вылечил, мы спросили: “А как же муж? Разве вы не собираетесь помочь мужу приспособиться к новому поведению жены?” Он сказал: “У него не возникнет проблем с приспособлением”. Мы спросили: “Что вы имеете в виду?” — и он ответил: “Ну, раньше он довольно пассивно воспринимал то, какой была его жена. Сейчас, когда она изменилась, он будет воспринимать ее такой, какая она есть”.
Тот факт, что между супругами существовал некий контракт, в данном случае он не считал важным. А когда мы пытались обратить его внимание на значимость контракта, он был просто озадачен. Тогда как в другом случае признавал, что контракт существует. И мы никогда не знали, что он предпримет в следующий момент.
Мне кажется, он не был уверен, стоит ли вообще произносить простые утверждения или теоретические обоснования, потому что они слишком упрощают реальность. Случай из практики был метафорой; он содержал в себе все идеи, о которых он хотел нам поведать. Любое сокращение реального случая до теоретического описания было бы насилием над его сложностью.
.: Хотя рассказ Эриксона всегда был сложнее, чем сам случай.
Х.: Чего не было в дискуссиях с ним, так это ссылок на учителей. Не думаю, чтобы он когда-либо говорил, что сделал что-то по совету некоего авторитета; или чтобы он сказал: “Я сделал это, потому что узнал об этом там-то и там-то”. Он будто стоял у истоков всего.
Обычно ты опираешься на предшественников, чтобы придать своим словам вес. Эриксон никогда не делал этого. Он говорил: “Попробуй и посмотри, сработает ли”. Он даже себя не предлагал в качестве авторитета. Он не говорил: “Сделай это так-то. Потом приди ко мне и расскажи, как ты это сделал”. Потому-то он и не был гуру в обычном смысле этого слова.
.: Но в то же время он настаивал, чтобы люди получали соответствующее базовое образование, как он сам. В результате получалось что-то вроде: “Получи соответствующее образование, проштудируй весь материал, а затем иди своим путем”.
Главное, что отличает его от культового лидера — абсолютная вера в разнообразие: каждый должен работать по-своему, в своем собственном стиле. Поэтому он не хотел, чтобы мы его имитировали. И сам он никого из предшественников не имитировал.
Грегори Бейтсон считался вольнодумцем в антропологии. Мне кажется интересным, что Бейтсон восхищался Эриксоном, вольнодумцем в психиатрии. И Эриксон тоже очень восхищался Бейтсоном. Ни один, ни другой не были озабочены приверженностью к определенному пути в своей профессии. Они были исследователями того, что считали важным в жизни.
У.: В этом отношении они мыслили очень похоже.
Х.: Знаешь, был один очень характерный для Эриксона случай. Когда он работал в больнице — то ли в Элоизе, то ли где- то еще — к ним поступила буйная больная. Она заявила: “Сначала я буду кричать, а потом переломаю пару костей!” Она начала кричать, затем остановилась и повторила: “Я буду кричать, а затем переломаю пару костей!” Там было шесть медбратьев, но они боялись к ней подступиться. Они позвали Эриксона, он
пришел, а она продолжала вопить: “Лучше не трогайте меня, доктор. Я буду кричать и ломать кости!” И он сказал: “Я до вас не дотронусь. Я хочу, чтобы вы продолжали кричать”. Она продолжила орать, и тогда он взял шприц...