ожидал того, что услышал.
— Беда, отец! — сказал проснувшийся и пришедший в
себя Александр. — Погибли Менахем и Авессалом. Сикарии
разгромлены.
У Марка потемнело в глазах, перехватило дыхание. Он
безвольно опустился на ковёр, прислонившись к стене.
Испуганный сын быстро принёс вино, отпив которого и
отставив кувшин, Марк сказал требовательно:
— Ну! — и прикрыл глаза.
Александр рассказал, что произошло в Иерусалиме. Осада
замка с укрывшимися там солдатами Агриппы, солдатами
римского гарнизона и некоторыми людьми знатного сословия
окончилась тем, что представители войска
Агриппы и знатных горожан стали просить о помиловании и
сдаче замка его штурмовавшим, о чём и было достигнуто
соглашение, к ужасу солдат римского гарнизона, не смевших
рассчитывать на подобную милость и потому бежавших в
другие замки Верховного города. Солдаты же Агриппы и
другие жители Иерусалима, бывшие в осаде, свободно
вышли из окружения, но после занятия штурмовавшими
освобождённого замка некоторые из особо ненавистных
осаждавшим высокопоставленных лиц были убиты, в том
числе и первосвященник Ананий вместе со своим братом, а
осада замков с укрывшимися солдатами римского гарнизона
была продолжена. Элеазар сын Анания, раздражённый
происшедшим ранее пожаром дома отца, а теперь его
гибелью и гибелью дяди да, более того, ростом авторитета
сикариев и лично Менахема, исподволь начал готовить
заговор против него, используя всех, кто был недоволен
происходящим в городе. Выбрав момент, когда Менахем был
лишь с немногими из своих бойцов, Элеазар напал на
сикариев. Поскольку нападавших было несравненно больше,
а помощь не пришла, отряд сикариев был перебит, и там же
погибли Менахем и Авессалом. Сам Александр вынужден
был бежать из города, оставив семью у Андрея.
Неподвижно сидел Марк, раздавленный горем, думая, что
каждая последующая беда для него тяжелее предыдущей, ибо
как ни плохо ему было после смерти матери, но сейчас он
был обессилен вовсе. Что-то говорил ещё Александр, но до
него уже ничего не доходило, лишь когда тот умолк, отец
сказал, не открывая глаз:
— Езжай к матери, сын, я скоро приеду.
Тот тихо вышел, оставив отца одного, а через некоторое
время послышался топот поскакавшего коня. Марк же, упав
ничком, застонал от невыносимой муки, спазмой
перехватившей дыхание и наконец прорвавшейся болью
рыданий; но слёз не было, может, поэтому было так тяжело.
Он не помнил, сколько времени прошло с отъезда сына, в
64
комнату никто не входил. Приподнявшись, взял кувшин с
вином, надолго припал к нему, пока тот не опустел, а затем
громко позвал прислугу и попросил принести самого
крепкого вина из своих запасов — он должен был остаться
наедине со своим горем. Шло время, мысли постепенно
освобождались от судороги ошеломления, пробуждая
чувства, будоража воспоминания.
Отец Марка был дружен с Иудой Гавлонитом, с которым
они часто общались в детстве, поскольку после гибели Езе-
кии, отца Иуды, дед Марка Александр помогал его семье в
трудное для них время. Их война с Римом началась за
полтора десятка лет до смерти императора Августа
восстанием в Сепфорисе, когда после смерти Ирода
Старшего начался раздрай в стране, и без того не знавшей
покоя. Отряд, который возглавил тогда Иуда, нападал на всех,
кто притеснял и обирал народ. Через десять лет после этого,
когда в Иудею был назначен первый прокуратор и она
потеряла последнюю видимость независимости, когда
проведённая перепись чётко указала евреям на их униженное
положение, Гавлонит вместе с фарисеем Садцоком снова
возглавил освободительное движение и создал партию
зилотов, открыто выступивших против зависимости от Рима,
против уплаты налогов в пользу императора. Их принципы
гласили, что свобода выше жизни и что никто не может быть
господином для другого человека. Так свела судьба с
сыновьями Гавло- нита, с движением зилотов и самого
Марка, и его сыновей. И если после такой известности как
врага Рима, после двух подавленных восстаний судьба Иуды
была благополучна, то к его сыновьям фортуна повернулась
задом, ибо семнадцать лет назад погибли Яков и Симон,
распятые римлянами, и вот сейчас — Менахем. Марк горько
усмехнулся мысли, что и тогда, и сейчас должен был
разделить участь друзей, но судьба — в милость ли, в
наказание ли — сохраняет ему жизнь; очевидно, все же в
наказание, поскольку с гибелью Менахема надежды на
65
благополучный исход войны почти не остаётся. Его судьба
схожа с судьбой Менахема, с судьбой Авессалома, но если с
Менахемом они были знакомы с детства, то с Авессаломом
подружились позднее, при прокураторе Пилате. Марк
заплакал, вспоминая это время, заплакал навзрыд, как
ребёнок, чувствуя приходящее облегчение, а отяжелевший от
вина рассудок подсовывал сентиментальные впечатления
прошлого, когда он был молод и счастлив, любил и был
любим, был энергичен, напорист и удачлив, когда у него
были настоящие друзья и старые бывалые товарищи, была
идея, за которую стоило бороться и которая стоила борьбы.
Теперь всё это в прошлом, осталась только идея, а ей он не
хочет и не захочет изменить.
Рано утром, отправив посыльного к Александру в Пеллу с
наказом ждать от него вестей, сам Марк выехал в Иерусалим,
нещадно погоняя коня, чтобы, всё же сменив его в дороге, к
вечеру быть в доме Андрея; а повидав родных и узнав все
подробности происшедшей с сикариями трагедии, в мрачном
настроении, не покидавшем его с утра, он вернулся в свой
иерусалимский дом.
Они с Петром сидели, как обычно, в вечернем саду почти
молча, понимая друг друга с полуслова, с полувзгляда,
связанные долгими годами жизни бок о бок. Хотя Пётр не
входил в партию зилотов и вообще не занимался
политическими делами, то есть тем, чем занимался Марк, он
знал о них всё и при необходимости помогал другу, как мог, а
тот был уверен в его верности и беззаветной дружбе. Пётр
видел мрачное настроение Марка, но не пытался ни
расспрашивать, ни успокаивать его, а тот и не хотел ни
расспросов, ни проявления участия к себе, зная, что товарищ
и так переживает вместе с ним его беды, его горести.
Марк ешё не был в доме и всё никак не решался спросить
о пленнице, когда она вдруг сама появилась в саду, бледная, с
рукой на перевязи, направляясь в их сторону с явным
намерением общения. Одетая просто, в лёгкую одежду
66
служанки, с небрежно собранными и заколотыми волосами
на манер гречанок, она была неизъяснимо красива, а Марк,
понимая, что эта неизъяснимость — его личное ощущение,
всё же был в некотором волнении и непонятной тревоге.
Пётр, увидев приближающуюся женщину, встал и ушёл в
дом, а она, сев на его место, спокойно смотрела на Марка
какое-то время, затем спросила, как ему показалось, с
некоторым участием:
— У вас беда?
— Как вы себя чувствуете? — прозвучало в ответ.
— Спасибо, хорошо!
— Как вас зовут? — продолжал Марк.
— София.
— Раз вы и здесь в курсе городских событий, то и обо
мне знаете всё. Кто вы?
— Я служанка царицы. Мой муж в её охране.
— Вы завербовали кого-то из моих слуг — чего мне
ожидать в следующий раз?
— Никто не знает, что я здесь. Вам нечего опасаться.
— В городе видели людей из охраны царицы. Вас ищут,
— эту новость передал Марку Андрей, предупреждая о
возможной опасности.
— Я знаю, — коротко ответила она, а затем продолжала