*(См.: В. А. Оппель. История русской хирургии. Вологда, Гос-политиздат, 1923, с. 7.)
Неудивительно, что при таких условиях многие старинные врачи в своих «наставлениях» и «заповедях» охотно призывали на помощь и «высшие» силы. Так, в «Молитве врача» знаменитого еврейского ученого и врача Моисея Маймонида (1134—1204) имеется такое обращение к богу: «...внуши моим больным доверие ко мне и к моему искусству, отгони от одра их всех шарлатанов; если невежды будут бранить и осмеивать меня, пусть любовь к искусству, как панцирь, сделает мой дух неуязвимым, чтобы он твердо стоял за истину, не взирая на звание, внешность и возраст моих врагов; даруй мне, о боже, кротость и терпение с капризными и своенравными больными...» А спустя еще триста лет один из известных врачей позднего средневековья Теофраст Парацельс (1493—1541) писал: «Сила врача — в его сердце, работа его должна руководствоваться богом и освещаться естественным светом и опытностью, величайшая основа лекарства— любовь...» Однако, кроме этих несколько мистических слов, тому же Парацельсу принадлежит и более «земное» наставление: «Врач не смеет быть лицемерным, старой бабой, мучителем, лжецом, легкомысленным, но должен быть праведным человеком...»
Большое влияние на формирование представлений о качествах, которыми должен обладать врач, оказали сочинения, вышедшие из школы величайшего врача древней Эллады Гиппократа (460—377 гг. до н. э.), в первую очередь «Клятва», «Закон», «О враче», «О благоприятном поведении». Содержащиеся в них глубокие мысли и соображения Гиппократа, этого, по выражению И. П. Павлова, гениального наблюдателя человеческих существ, на протяжении многих столетий служили мерилом высоких принципов врачебной профессии и во многом сохранили свое значение и до наших дней.
В представлении Гиппократа идеалом врача являлся врач-мудрец: «...врач-философ равен богу!». «Все, что ищется в мудрости, все это есть и в медицине, а именно: презрение к деньгам, совестливость, скромность, простота в одежде, уважение, суждение, решительность, опрятность, изобилие мыслей, знание всего того, что полезно и необходимо для жизни, отвращение к пороку, отрицание суеверного страха перед богами, божественное превосходство» («О благоприятном поведении»).*
*(В переводе с греческого философ — любящий мудрость. Все цитаты приведены здесь по книге: Гиппократ. Избранные книги. Перевод с греческого. Под редакцией проф. В. И. Руднева, т. 1. М., Гос. издательство биологической и медицинской литературы, 1936.)
Гиппократ высоко оценивал обязанности врача по отношению к больному: «Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство... В какой (бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, несправедливого и пагубного... Что бы я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной...» («Клятва»). Гиппократ призывал оказывать помощь больным, независимо от их материального положения: «Если представится случай помочь иностранцу или бедному, то это нужно сделать по преимуществу; ибо там, где есть любовь к человечеству, есть любовь к искусству».
Гиппократ требовал от врача лучших проявлений человеческого характера: «Пусть он также будет по своему нраву человеком прекрасным и добрым и, как таковой, значительным и человеколюбивым. Ибо поспешность и чрезмерная готовность, даже если бывают весьма полезны, презираются... Тот врач, который изливается в смехе и сверх меры весел, считается тяжелым, и этого должно в особенности избегать. Он должен быть справедливым при всех обстоятельствах...» («О враче»).
Положения Гиппократа на протяжении веков были широко известны во врачебном мире, и торжественное обязательство выполнять их стало традиционным в той или другой форме для выпускников большинства европейских университетов. В дореволюционной России оканчивающие медицинские факультеты давали так называемое «Факультетское обещание», полный текст которого помещался на оборотной стороне диплома. Обещание это гласило:
«Принимая с глубокой признательностью даруемые мне наукою права врача и постигая всю важность обязанностей, возлагаемых на меня этим званием, даю обещание в течение всей своей жизниничем не помрачить чести сословия, в которое ныне вступаю. Обещаю во всякое время помогать, по лучшему моему разумению, прибегающим к моему пособию страждущим; свято хранить вверяемые мне семейные тайны и не употреблять во зло оказываемого мне доверия. Обещаю продолжать изучать врачебную науку и способствовать всеми своими силами ее процветанию, сообщая ученому свету все, что открою. Обещаю не заниматься приготовлением и продажей тайных средств. Обещаю быть справедливым к своим сотоварищам— врачам и не оскорблять их личности; однако же, если бы того потребовала польза больного, говорить правду прямо и без лицеприятия. В важных случаях обещаю прибегать к советам врачей, более меня сведущих и опытных, когда же сам буду призван на совещание, буду по совести отдавать справедливость их заслугам и стараниям».
В дореволюционных условиях такого рода «факультетские обещания», «правила поведения», торжественные церемонии, проводившиеся в некоторых странах при вручении диплома, конечно, имели известное значение как своего рода напоминание о врачебном долге. Но в дальнейшей жизни врача им далеко не всегда принадлежала роль вечно сияющей путеводной звезды.
Да это и понятно. В конце концов ведь дело не только в формальном соблюдении определенных положений и установок, а в том, чтобы высокие принципы гуманизма и врачебной ответственности осуществлялись по внутреннему влечению, «по зову сердца»; чтобы они, как у лермонтовского Мцыри, являли
...одной лишь думы власть,
Одну — но пламенную страсть...
И здесь особое значение имеют не слова, даже самые возвышенные, а дела, т. е. жизнь и практическая деятельность врачей, которые обрели счастливый дар полной отдачи себя другим, беззаветного служения любимому делу. История медицины, в том числе и отечественной, запечатлела немало имен таких представителей нашей профессии. Некоторые из них стали уже легендарными. Другие пользовались громкой славой среди своих современников. Наконец, многие незаслуженно преданы забвению. Но так или иначе все они нам дороги тем, что служат живым примером высокого гуманизма, самоотверженного выполнения врачебного долга. Таких людей нельзя забывать.
Вспомним и мы хотя бы двух из таких врачей, жизнь и деятельность которых протекала в резко отличных, трудно сравнимых условиях. Начнем с более далекого нам по времени, имя которого мало известно громадному большинству молодых медиков.*
*(В этом мы могли убедиться, сделав летучий опрос студентов 4-го курса на одной из лекций. Ни один из почти двухсот присутствующих не мог сказать что-либо об этом замечательном гуманисте.)
* * *
В конце тридцатых годов прошлого века от полуэтапа, находившегося на одной из окраин Москвы, несколько раз в неделю отправлялись, звеня цепями, партии заключенных. Им предстоял долгий путь по знаменитой Владимирской дороге в Сибирь.
«Иногда встречные с партиею москвичи, торопливо вынимая подаяние, замечали, что вместе с партиею шел,— нередко много верст,— старик во фраке, с владимирским крестом в петлице, в старых башмаках с пряжками и в чулках, а если это было зимою, то в порыжелых высоких сапогах и в старой волчьей шубе. Но москвичей не удивляла такая встреча. Они знали, что это «Федор Петрович», что это «святой доктор» и «божий человек», как привык звать его народ. Они догадывались, что ему, верно, нужно продлить свою беседу с ссыльными и, быть может, какое-нибудь свое пререкание с их начальством. Они знали, что нужды этих людей и предстоящие им на долгом пути трудности не были ему чужды ни в каком отношении».*