Жак Неккер
О счастье дураков
К...в
Будь дурак — будешь счастлив: из моральных древнейшая истина в свете.
В книге Бытия сказано, что когда Адам и Евва вкусили от древа познания добра и зла, отверзошася очи обема и разумеша, яко нази быша.
Это значит, что они вдруг познали нищету и ничтожество человеческое. Но прежде нежели изгнаны они были из сада Едемского, сотвори Господ Бог Адаму и жене его ризы кожаны и облече их.
Вот действие сострадания Его к человекам незабвенное во веки! Эта драгоценная одежда, эти ризы, долженствующие покрывать наготу, суть приятные заблуждение, кроткая доверенность и неустрашимое мнение о себе самих: Дары благополучные, но которые испорченность наша называет глупостью и которых отрицается наша неблагодарность! вы без сомнения можете назваться единственными хранителями нашего счастья на земле.
С тех пор, как люди стали жить в обществе, завелось между ими непрерывное сравнение: источник бед и удовольствий.
Сравнение сие переменяется по предметам и разнствует в своем пространстве: многие переселяются на край света и перелетают в отдаленнейшие времена с тем, чтобы сравняться с великими людьми, которые существуют или когда существовали; одни не воспаряют выше своею круга; другие довольствуются доказательством в себе более рассудка, нежели сколько имеют их жены и дети: и все наслаждаются подобным чувствованием.
В таковой всеобщей пре целого света, кто может увенчаться лаврами, кто вернейший победитель? — Не оспоримо: человек, облеченный кожаными ризами; дурак, мой Герой.
Какая ему нужда, что другие возвышают или унижают его; пьедестал его всегда при нем, и он довольствуется собственным мнением, на котором, как на очарованном пуху, протягиваясь сладострастно засыпает.
Какими бы красками изобразить море его блаженства? Но чья кисть может достойно описать Клитона, Хризиппа, или Алцинда? Непрестанно занятые самими собою; являют они в блеске взоров чувствуемое от того удовольствие: один оказывает его, как ни попало, от чистого сердца; другой обнаруживает его по правилам, или так сказать, хочет медленно исчислить свои сокровища; третий скрываешь его под подделанным видом важности, с тем, чтобы таковым героическим чувствованием умеренности прибавить еще более цены наслаждению своим достоинством.
Бесподобная картина, надутый собой дурак! Он почти всегда оказывается с привлекательною странностью; да в самом то деле ему и должно необходимо быть между всеми оригиналом, потому что он занимается единственно такими предметами, о которых другие никогда не помышляют и не помышляли.
Дурак и человек с дарованиями служат первыми украшениями свету; все средние между ими классы слабы и не одушевленны, подобны бесплодным долинам, лежащим между двумя живописи достойными горами.
Однако хотя дураки и умные люди в одинаковом виде представляются на земном шаре; не смотря на то в их счастье — проклятая разница.
Умный человек, человек проницательный, понимая все отношения, соединяет тысячу разных предметов под несколькими общими правилами: для него стесняется картина жизни, сближаются ее краски, и едва вступает на средину жизни как уже находит во всем единообразие, ничто не возбуждает его любопытства.
Дурак без всякого примечания смотрит на все эти отношения; через двести лет, и не выезжая из своего поместья, нашел бы он множество предметов, заслуживающих его удивление. Не приводя в порядок идей своих, не делая ни одной из них общею, на все в свете смотрит, как на нечто отдельное, поразительное, чудесное: жизнь его есть продолжительное детство, для него природа навсегда сохраняешь свою свежесть.
Примечательный человек смотрит на будущее, как на правдоподобное, только обновление прошедшего, и видит его без всякого удовольствия. Вот опять для дурака новое творение, и прелести надежды устилают цветами путь его жизни.
Человек, который рассуждает, коего размышления обнимают тысячи различных заключений, выбирает ли, решается ли на что? — Бесконечное множество разных и противоположных причин представляются его мыслям, вся деятельность его разума недостаточна по числу его умозрений — мучится в нерешимости.
Дурак решается и выбирает в минуту; ему почти нечего и сравнивать; глаз его походит на такое стекло, которое не передает в раз более одного иди двух предметов.