— Но почему именно сейчас?
— А какое у нас в этом году учение? Власть в городе переходила из рук в руки, и каждый раз гимназия распадалась на составные множители.
Леська держался непринужденно, но говорил с легкой дрожью в голосе, иногда пуская петуха.
— Уведите заключенного! — приказал офицер.— А вы, Бредихин, знайте: мы проверим показания, и если вы солгали… если… только… солгали…
— А вы действительно не солгали? — спросил его в камере Поплавский.
— Таких вопросов не задают! — резко откликнулся чей-то горячий голос.
— Вы правы,— сказал Поплавский и добавил: — Знакомьтесь. Профессор литературы Павел Иванович Новиков.
— Как вы себя держали? — спросил Новиков.
— Противновато,— со вздохом признался Бредихин.
— Робеть ни в коем случае нельзя! — сказал Павел Иванович.— Болтайте, что хотите, но не выказывайте страха. А если вас начнут бить, давайте сдачу. Вас изобьют до полусмерти, но только один раз — во второй вас и пальцем не тронут.
Спустя пять дней Леську снова повели на допрос.
— Все, о чем вы трепались в прошлый раз, оказалось ложью,— отчеканил следователь.
— Я, стало быть, не гимназист?
— Гимназист. Но причина, по которой вы намеревались драпать в Турцию, совсем другая.
— Какая же?
— Это вы мне скажите какая! Идиот!
— Послушайте, вы! Не смейте меня оскорблять! Я не вор и не убийца!
— Оскорблять? Да я еще морду тебе набью, сукин ты сын!
— Не нужно этого делать,— мягко, но внушительно сказал Леська.— Я боксер.
Следователь с легкой тревогой взглянул на Леськины лапы.
— Если понадобится, вас изобьют ребята, рядом с которыми вы пигмей.
— Ну, таких я что-то не видывал. Но если даже найдется, все равно я буду брать прицел только на ваши очень красивые зубы.
— Молчать! — загремел следователь, багровея.— Вот я сейчас сломаю этот стул и закричу, что вы хотели им меня убить. Знаете, что вам за это будет? Расстрел в двадцать четыре часа!
Леська молчал. Он почувствовал, что это не простая угроза. Но понял и то, что бить его не будут.
«Спасибо Новикову!» — подумал он.
— Нам известно все! — немного успокоившись, сказал следователь.— Вы знаете такого человека — Девлета Девлетова?
— Знаю.
— И он вас знает. Больше чем нужно. Оказывается, вы разбойничали вместе с Петриченко и чудом спаслись, когда каменоломни были взяты нашими войсками.
— Наоборот,— спокойно ответил Леська.— Я был в отряде, который вел осаду каменоломни.
— Кто это может подтвердить?
— Кто? Ну, хотя бы гимназист Павел Антонов и преподаватель Лев Львович Галахов. Что же касается моей репутации, то о ней может дать заключение сам господин Шокарев, владелец этих злополучных каменоломен.
Офицер поспешно вытащил свои черные четки, но тут же вздохнул и сунул их в карман.
— Уведите заключенного. Проверим.
В этот вечер настроение Леськи было почти прекрасным: он знал, что Шокарев не подведет. Лежа на цементном полу в страшной атмосфере, где запах мочи из параши сочетался с эпическим запахом махорочного дыма, он вдруг запел:
Леська пел всей грудью, всей душой. Пел для всех этих несчастных, искалеченных жизнью смертников, среди которых наряду с пламенными революционерами прозябали и грабители, может быть, убийцы, доведенные голодом до страшных преступлений. И он выжег из них слезу! В конце песни они подхватили начало уже вместе с Елисеем:
Часовые заглядывали в «глазок», но петь не мешали. Один, правда, пытался было запретить, но какой-то сильно уголовный дядя свирепо крикнул ему:
— Иди, иди! Из дерьма пирога!
На восемнадцатый день в камеру втолкнули троих босяков.
— В чем обвиняют? — громко спросил Поплавский, который теперь уже получил повышение: его выбрали старостой камеры.
— Да вроде мы пираты,— нехотя ответил старший, уже полуседой мужчина.
— Ого! Корсары! — воскликнул Новиков.— Это очень романтично.
— А что же все-таки случилось?
— Да вот в пяти милях отседа нашли яхту с перевернутым пузом. Погода стоит хорошая, значит, волна не могла ее опрокинуть.