В кают-компании, угощая мальчиков обедом, капитан сказал:
— Вон видите на рейде турецкое судно «Трапезунд»?
— Видим.
— На нем живет крымское правительство.
— Драпают?
— Ага. Но дело не в этом. Правительство присвоило себе весь золотой запас крымских банков, а полковник Труссон отобрал этот запас в свою пользу. Все хотят нажиться на революции.
— А большевики отберут золото у Труссона,— сказал Леська.
— Не успеют.
— Значит, бедняга Соломон Самуилович окончательно обеднел?
— Ну, о нем не беспокойтесь. Старик давно предвидел, что ему царствовать недолго, и потихоньку отправлял в Париж на свое имя целые коллекции старинных вин из Массандры. Вы понимаете, какой у него там капитал?
— Вот мерзавец! — воскликнул Леська.
— А по-моему, молодец! — захохотал капитан.
— Неужели вы могли бы это сделать? — удивился Леська.
— Нет, конечно,— сказал капитан и сделал серьезное лицо.
Вечером, снова пригласив юношей в кают-компанию, капитан сказал печальным тоном:
— Вот и Евпатория сдалась.
— Когда?
— Вчера. Двенадцатого апреля.
— Значит, надо как можно скорее сняться с якоря,— сказал Володя.— Мой товарищ тоже с нами поедет.
— Пожалуйста. Но сняться в ближайшее время не удастся.
— Почему?
— Грузчики забастовали.
— Как забастовали? Но ведь в Севастополе безработица.
— Тем не менее.
— Не понимаю. Тогда заплатите им вдвое, втрое!
— Не поможет. Тут забастовка политическая: они против того, чтобы из Крыма вывозили хлеб за границу. Это, конечно, красные мутят.
— Какой же выход?
— Выход найдем. Дадим взятку начальнику гарнизона, и он вышлет на погрузку целый батальон солдат. Но такие дела в два счета не делаются. Нужно время.
Через четыре дня «Синеус» пришвартовался к молу, и солдаты начали погрузку.
Леська сбегал к Лагутиным за вещами. Когда он вошел, супруги сидели на стульях друг против друга и препирались:
— А ты чего?
— А ты чего?
— А ты чего?
Они исчерпали весь свой словарь и бранились, умирая от усталости. Леська забрал чемодан и бушлат.
— До свиданья, дорогие! Уезжаю черт знает куда! Вспоминайте обо мне, а я-то вас никогда не забуду.
Леська расцеловал Стешу и крепко поцеловал Андрея. После его ухода супруги сидели чуть-чуть растерянные.
— Какой симпатичный парень, правда, Андрюша?
— Правда, Стеша.
— Чай будем пить?
— Будем.
— А может быть, хочешь какао?
— А откуда у нас какао?
— От Елисея остались шоколадные конфеты. Я их настругаю, вот и какао.
Леська вернулся на корабль. Старший помощник уступил юношам свою каюту, и они уже не сходили на берег. О «Карамбе» больше не было речи: евпаторийцы не признавали сантиментов. Но по тому, с какой нежностью Володя относился к Леське, было ясно, кого он потерял в Артуре, Юке и Ульке.
С утра у лебедки стоял Елисей и записывал мешки, потом его сменял Володя, который не умел вставать рано, потом опять приходил Елисей,— так каждые два часа. Двадцатого апреля, когда пришел на смену Володя, Леська сказал:
— Сбегаю на Приморский бульвар и обратно. Ничего?
— Сбегай. Пожалуйста.
Леська сбегал. По дороге он предался приятным мечтам: вот он приезжает в Геную, поступает на работу к Шокареву, изучает итальянский язык, потом приезжает и Милан и записывается хористом в театр «La Scala». Примут же его в хористы с таким голосом! А когда станет знаменитым, вернется в Россию. Где он будет петь на родине? В санкт-петербургском или московском театре, но уж обязательно приедет на гастроли в Евпаторию. То-то будет сенсация!
На бульваре у моря сидела девушка в белом. Она сидела так же неподвижно, как когда-то у ручья в саду Умер-бея.
— Гульнара!
— Леся?
— И ты в Турцию?
— Да. А ты тоже туда?
— Нет. Я в Италию.
— А я в Турцию.
— Замуж выходить? За принца?
— Неизвестно.
Где-то близко за горизонтом раздалось басовое ворчание грома.
— Гульнара! Сейчас совершается огромный шаг в нашей жизни, понимаешь? Может быть, мы с тобой никогда больше не увидимся. Так вот я хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя! Больше всех на свете. Ты самый дорогой для меня человек в мире! Я хочу, чтобы ты это помнила!
— Хорошо,— сказала Гульнара.
Ворчание за горизонтом длилось слишком долго, чтобы казаться громом. Это была артиллерия.
Леська тихонько взял Гульнарины руки в свои и поцеловал сначала одну, потом другую.
— Спасибо,— сказала Гульнара.
Леська пошел в город, умирая от горя. Еще одна беда свалилась на его голову. Была мечта всей жизни, пусть несбыточная, но все же. Больше ее не будет. Нельзя же мечтать о мертвых или о вышедших замуж за турецких принцев…