В конце концов цирк устроил идее свободы овацию, и Марко кланялся, прижимая руку к сердцу.
Полковник делал вид, будто он так же глуп, как и сам Марко. Руки его в белых перчатках аплодировали вместе со всей публикой, не очень, правда, горячо, но все-таки.
Елисея выпустили в третьей паре. Противник его, как было сказано в афише, чемпион Польши Ян Залесский. Оба знали, что Залесский обязан лечь на лопатки после первого перерыва, поэтому упоенно «продавали работу»: резвились на ковре, как дети. Здесь были «мосты», «пируэты», «тур-де-теты» — все, о чем Леська мечтал. На двенадцатой минуте неожиданно для себя Леська оказался победителем и под крики болельщиков торжественно удалился за кулисы.
Здесь к нему подошел Шокарев.
— Володя! Дорогой! — искренне обрадовался Бредихин.— Я разыскиваю тебя целую неделю.
— Но ты ведь мог узнать обо мне в адресном столе.
— Мог, но боялся твоего отца.
— Гм… Он, конечно, очень недоволен, но я ему объяснил, что благодаря «Синеусу» мы сохранили квартиру со всеми ценностями, амбар на Катлык-базаре, а главное — «Монай»: не будь там коммуны «Заря новой жизни», крестьяне сожгли бы усадьбу. В общем, подытожили, сбалансировали, и получилось, что игра стоит свеч.
— Ну, вот видишь. Я очень рад.
Пришла Муся Волкова.
— О! И Володя здесь?
Елисей попросил их подождать на конюшне и убежал в борцовскую раздевалку. Володя и Муся бродили вдоль лошадиных стойл и любовались самым красивым зверем на свете — конем. Особенно понравился им вороной жеребец «Бова Королевич».
— Он так блестит,— сказала Муся,— что, глядясь в него, можно поправить прическу.
Вскоре Елисей вышел к своим гостям, совершенно сияя от сознания, что у него триста керенок. Они вышли на улицу и направились в кафе «Чашка чая».
За столиком Шокарев светски ухаживал за Мусей, но Леська держался безразлично.
— Леся! — обратилась Муся к Бредихину.— Ты борешься в трусиках, и это выглядит не очень солидно. Все борцы как будто одеты, а ты словно голый. Тебе надо приобрести глухое трико.
— Спасибо. Подумаю.
— Только не черное,— сказал Шокарев.— Черное делает человека тоньше, а борец должен выглядеть как можно более мощным.
— Да, да. Володя прав. Купи себе знаешь какое?
— Красное?
— Белое. Только белое. Это так благородно.
— Все белое благородно?
— Ну, не все, конечно,— засмеялась Муся.
Чтобы переменить эту опасную тему, Шокарев заказал шампанское. Он поднял свой фужер и мягко сказал:
— Гляжу я на вас, ребята, и думаю: какие мы все-таки уже взрослые. Сидим в чужом городе, пьем вино в двенадцатом часу ночи, и никто не загоняет спать. За что пьем?
— За будущее! — сказал Елисей.
— Отлично.
— Хотя у каждого из нас свое будущее, но присоединяюсь,— сказала Муся и пригубила из фужера.— Но раз уж мы заговорили о будущем… Какие у вас идеалы? В чем смысл вашей жизни? Думали вы об этом? Ну, Лесю я понимаю: он сын рыбака и мечтает, конечно, о том, чтобы на свете не было — как это формулируется у большевиков? — «эксплуатации человека человеком».
— Нет, мне этого мало.
— А что же еще?
— Я мечтаю о том времени, когда управлять людьми будут умы, а не посты.
— А разве это возможно?
— Не знаю. Но это моя мечта, и я в нее верю.
— А ты, Володя, о чем мечтаешь?
— А я мечтаю о том времени, когда Леська окончит юридический факультет и пойдет ко мне в управляющие.
— На корню покупаешь? — засмеялся Леська.
— А почему бы и нет? Ты человек проверенный.
— В каком смысле?
— В политическом. Ты много раз имел возможность уйти с большевиками, получить большой пост. Вот, например, Гринбах. Ему всего двадцать, а он уже комиссар Огненной дивизии.
— Откуда ты знаешь?
— В Осваге все знают. Кстати: Деникин взял Тулу, а Мамонтов кавалерийским рейдом прорвался к Тамбову.
Он поднял бокал и выпил его до дна.
— Так ты работаешь в Осваге? — спросил Елисей.
— Работаю. И даже имею чин подпоручика.
— Ого! Какая карьера для Владимира Шокарева! — засмеялась Муся.
— Поздравляю,— глухо сказал Бредихин.— А зачем тебе это нужно, типус ты симбурдалитикус?
— Сам не знаю, откровенно говоря. Все молодые люди что-то делают, над чем-то работают, имеют какой-то собственный заработок. Вот и мне захотелось. Помнишь, Елисей: когда вы, бывало, всей компанией шли в баню, я плелся за вами, хотя у нас в доме великолепная ванна с душем.
— Помню, помню. Но баня все-таки не Осваг: за нее не расстреливают.
— Расстреливают? — усмехнулся Шокарев.— Деникин взял Тулу. Будем танцевать отсюда.