— Ага! Значит, все-таки кому-то нужен?
Письмо было от Беспрозванного:
«Елисей! Милый!
Заходила ко мне Ваша знакомая — Мария Волкова. Она справлялась о Вас, но я ничего толком не мог ей сообщить, ибо Вы решили не писать мне ни звука, в чем весьма преуспели. Эта девушка произвела на меня сильное впечатление. Вы ее недооцениваете. Духовно Мария под стать женам декабристов. Если б я был в Вашем возрасте, я влюбился бы в нее по уши. Да, пожалуй, я в нее уже влюблен. Во всяком случае, она вдохновила меня на нижеследующие стихи:
Ты
«Ну что за могучий старик! — подумал Леська.— Он уже вообразил Муську своей подругой жизни. Но неужели я действительно проглядел в ней то, что усмотрел этот колдун? Жена декабриста…»
Наступила пасха. Бабушка пекла куличи, дед красил яйца, колокола звонили что-то вроде «Славься, славься!». Весна ощущалась и в запахе волны, и в девичьих глазах, и в слухах о близком прилете красных. На душе у Леськи пели бы жаворонки, если б он встретил хоть кого-нибудь из своих друзей.
И вдруг встретил!
Как-то гуляя вечером у пляжа, Елисей увидел в «Дюльбере» свет. Отель по-прежнему закрыт. Значит, вернулись Дуваны. Леська позвонил к ним на квартиру из конторы «Русского общества». К аппарату подошел Сеня.
— Алло?
— Сенька Дуван! — радостно крикнул Елисей.
Приезд Дуванов сразу же изменил Леськину жизнь. Теперь он бывал у них чуть ли не каждый вечер и видел за столом буквально всех знаменитостей, каких судьба заносила на этот приморский курорт.
Однажды его познакомили с Собиновым. Знаменитый артист, полуседой, красивый, моложавый, пил чай с красным вином. Он был одет в офицерский китель цвета хаки-шанжан с погонами поручика. Просить его что-либо спеть хозяева не решались, но…
— Леонид Витальевич! У меня к вам великая просьба,— начала хозяйка, Вера Семеновна.— Я не из тех матерей, которые считают своих детенышей обязательно гениальными. Но все же Тамара — кинозвезда, Илюша принят в третью студию… И вот мне кажется, что у Сенечки появился голос.
— Ну что ты, Вера? Ну, какой у него голос? — пожурил ее Дуван-Торцов.
— Голос, голос! Спой, Сенечка, я прошу тебя.
Сенечка спел романс «Уймитесь, волнения страсти».
— Ну как, Леонид Витальевич?
Собинов расхохотался.
— Голосишко есть, но ни страстей, ни волнения я что-то не обнаружил.
— О, это все с годами придет! — сказала мама.
— Позвольте и мне спеть,— вдруг выпалил Леська.
Все озадаченно на него оглянулись.
— Ну, спойте,— нехотя произнесла Вера Семеновна.
— Что значит — «ну, спойте»? — раздраженно отозвался Дуван-Торцов.— Спойте, молодой человек. Самым определенным образом!
Елисей запел свою любимую — о Кармелюке-разбойнике. И в комнате запахло полынью, и конским дыханием, и степным ветром, и встала окровавленная судьба загнанного и гордого человека, который поднялся с горстью забубенных головушек против страшного мира тиранов:
Когда Елисей замолк, никто не думал о его голосе,— все видели только Кармелюка с его дикой тоской, а за ней ту красную стихию, которая сейчас охватила страну, а может быть, и Европу.
— Вам надо учиться, юноша, обязательно учиться! — сказал Собинов.
— А зачем?
— А затем, что у вас в груди клокочет золото.
— Не всяко золото в монету.
— Не понимаю вас.
— Он юрист и мечтает стать судьей,— ответил за него Сеня.
— Но почему? При таком даровании…
— Потому что голосов много, а сердец мало. Я прошлой весной сидел в тюрьме и убедился, что России гораздо нужнее хороший судья, чем хороший певец.
Собинов поглядел на него с любопытством.