Алла Ярославна по-прежнему лежала с закрытыми глазами. А Леська? Он держал в руках такую драгоценность, которую не с чем было сравнить.
— Ну, вот и все. Кладите ее обратно. Вы слышите? Обратно, я говорю. Осторожно… Осторожно… Так. Хорошо. Прекрасно. А теперь уходите: мы будем спать.
— Благодарю вас, Бредихин,— сказала Карсавина слабым голосом (она, наверно, и вправду очень устала).
Леська поцеловал ей руку и ушел.
Три дня Елисей не навещал Аллу Ярославну: боялся ей надоесть, а может быть, подсознательно хитрил, надеясь, что она по нем заскучает. Но каждый вечер приходил он к «Дюльберу», ложился на прибрежный песок и неотрывно глядел на балконную дверь и окна «Тамариной комнаты».
На четвертый Елисей снова постучался к Алле Ярославне.
— Где это вы пропадали, молодой человек? — с шутливой строгостью набросилась на Елисея сестра.— Мы его ждем, ждем, а он себе где-то разгуливает!
— Неужели… вы меня… ждали?
— А как же? А кто будет подымать Ярославну? Чатыр-Даг? Все эти дни работали трое: сам Дуван, его сын плюс Вера Семеновна. Но, конечно, никакого сравнения!
— Пожалуйста. Я всегда рад быть полезным…
— Вот и приходите.
— Ежедневно?
— Ну, хотя бы через день.
Карсавина взглянула на Леську смущенно и чуть-чуть улыбнулась одними углами губ.
— Ну, что у вас хорошего? — спросила Леську Александра.— У нас пока ничего. Надеемся через недельку встать и ездить в майнакскую грязелечебницу. А теперь отвернитесь. Пока вы здесь, я буду менять постель.
Она опять запеленала Карсавину и отдала ее Леське.
Елисей бережно, но гораздо смелее, чем в прошлый раз, приподнял больную, огорченно думая о том, что сейчас придется ее опустить.
— Так. Прекрасно. Спасибо вам. Теперь можете идти домой.
— Ну, что вы с ним так? — засмеялась Карсавина.— Он ведь все-таки не носильщик.
— А зачем он так поздно приходит? Вам пора спать, и никаких разговоров. Вы же знаете мой характер?
— Простите меня,— сказала Леське Алла Ярославна.— Она такая строгая. Я ее боюсь. Приходите завтра пораньше.
Елисей пришел пораньше. Но и этот день был неудачным.
Больная стонала до крика… На спиртовке кипятился шприц. Сестра готовилась сделать ей укол пантопона.
— Если часто вводить в организм пантопон, человек может стать морфинистом,— сказал Елисей.
— Что вы такое кушаете, что вы такой умный? — едко просила Александра.
Леська обиженно замолчал.
— Отвернитесь.
Пауза.
— Теперь можно. Но только тшш… Ни звука… Она сейчас заснет.
На следующий день сестры не было, и у постели сидела Вера Семеновна.
— Здравствуйте, Леся! — сказала она.— Выйдите, пожалуйста, на балкон: мы хотим с Аллочкой немного поплакать.
Елисей вышел на балкон.
О чем им плакать, Леська хорошо знал: Дуван-Торцов охладел к своей жене, и она обливала Карсавину слезами от шести до восьми. После этого шла ужинать.
Елисей сел на угол балконных перил и видел близкую воду. Месяц был огромен, как в Турции, и море казалось белым,— древнее эллинское море, которое он так любил, шепелявое чудовище, иногда такое домашнее, родное, а сейчас еще роднее, потому что оно притянуло к себе Карсавину. Как хорошо называет ее сестра: «Ярославна»…
Его позвали в комнату. Веры Семеновны уже не было, была сестра, но почему-то очень торжественная, в белом переднике с красным крестом.
— Подумайте, молодой человек, какой ужас: меня мобилизовали, и я теперь буду работать в военном госпитале.
— Что же в этом ужасного?
— А кто же станет обслуживать Ярославну? Где вы сейчас найдете не то что акушерку-фельдшерицу, как я, а хотя бы санитарку, сиделку, няню?
— Надо будет поискать.
— Да, да. Пожалуйста. Мы вас очень просим.
Когда Елисей уходил, в коридоре поджидал его Сеня.
— Елисей! Мама хочет с тобой поговорить. Пойдем.
Он ввел его в какую-то новую для Леськи комнату, в которой ожидала его Вера Семеновна.
— Леся! Я знаю, что вы хорошо относитесь к Аллочке, а сестра милосердия уходит. Кто же будет ухаживать за больной? И вот мы решили делать это всей семьей. Отца, конечно, придется от этого освободить: он сам еле дышит.
— У него одышка,— обиженно вставил Сеня.
— Да. Одышка. Значит, остаюсь я, Сеня и вы. Мы с Сеней будем сменяться каждые два часа, а вам предоставим вечер. Конечно, вы, как мужчина, не сможете делать всего, что ей требуется. Тогда звоните горничной. Вы согласны, Леся? Я буду вам платить пятьсот рублей в месяц, а Карсавина ничего об этом не будет знать.