— Ящики доставим,— успокоил его станичник.— А ну-ка, Прохор, сбегай к повару, притащи казано́к и ложки. Только никого сюда не пускай! Скажи, мой брательник отыскался. Тут и самим… Гам — и вот он, зуб.
— Да я зараз…
Он действительно очень скоро вернулся. Запылал костер, белый и бледный на солнце, и вскоре пятеро мужчин хлебали уху из котелка, держа хлеб под деревянной ложкой, чтобы ни капли не пропало. Потом по кругу пошла бутылка. После третьего глотка беседа стала такой дружеской и откровенной, точно люди знали друг друга с детства.
— Сидим, загораем,— сказал высокий станичник.— А что с нас думают делать, никто не знает.
— Так уж и не знают?
— Подлец я буду, не знают! Хоть кого спроси. То ли военная тайна, то ли просто некуды нас девать.
На дороге показались два автомобиля. Окутанные пылью, подкатили они к лагерю. Из первого вышел очень рослый краснолицый человек в черкеске и папахе. За ним двое пониже.
— Врангель!
Прохор вскочил и побежал в лагерь. Двое других остались доедать уху. Уха оказалась невкусной, но казаки были очень голодны.
— А нам тоже можно подойти к лагерю? — наивным голосом спросил Леська.
— Подойти можно, а войти нельзя.
Барон Врангель уже держал речь. Голос у него был могучий, а у тихого моря прекрасная слышимость.
— Русские люди! За что мы боремся? Мы боремся за наши поруганные святыни. Мы боремся за то, чтобы каждому крестьянину была обеспечена земля, а рабочему его труд, за то, чтобы сам русский народ выбрал себе хозяина. Помогите мне, русские люди! К нам идут из-за границы новенькие пулеметы, винтовки, седла. Донцы! Россия смотрит на вас с надеждой. Спасите Россию!
Рядом с Врангелем стояли атаман Богаевский и начальник контрразведки генерал Кутепов.
Андрон и Леська решили отступить, пока их не заметили.
— Да… Беляки определенно чего-то затевают, и как раз в Евпатории. А то на кой Врангелю сюда ехать?
Андрон, конечно, был прав. Но что задумали белогвардейцы? Казаки пока не знали.
Дома на скамье под яблоней Леську поджидал Еремушкин.
— Авелла!
— Ну, как дела?
— Пошли на мельницу.
— Зачем?
— Увидишь.
И Леська увидел «товарища Андрея».
— Я хотел бы, товарищ Бредихин, услышать из ваших уст то, о чем вы сообщили нашему связному. Это для нас чрезвычайно важно. Разумеется, ультиматум де Робека в Москве известен: он ведь послан в два адреса — Ленину и Врангелю. Но неужели Богаевский так прямо и сказал, что делается это исключительно для проволочки времени?
— Да. Так прямо.
— Вы не ошибаетесь?
— Нисколько.
— Вспомните, пожалуйста, если можно, слова атамана точно.
Елисей передал все, что слышал, обрисовал обстановку, в которой проходил разговор.
— Спасибо, товарищ Бредихин. Вы сделали для партии большое дело. Теперь к вам великая просьба. Несомненно, белые готовят десант,— кстати, он перед вами,— сказал Ульянов, указывая на лагерь.— Так вот: не сможете ли вы узнать, куда именно бросят эту публику?
— Сделаю все, что смогу, Дмитрий Ильич.
— Будем вам очень благодарны.
— А теперь у меня к вам свой вопрос: почему меня не хотят принять в партию? Неужели я еще не проверен?
— Этого сейчас ни в коем случае делать нельзя, товарищ Бредихин. У вас уникальное положение. До тех пор, пока вашего имени нет в списках, все ваши провалы можно объяснить, простите меня, мальчишеством. Но если ваше имя найдут хоть в одном списке, вы для нас потерянный человек. Конечно, мы постараемся вас спрятать, но работать вы уже не сможете. Однако обещаю вам: как только советская власть утвердится в Крыму, я первый дам вам рекомендацию.
Леська возвращался с мельницы, как со свидания. Он был полон счастья…
Дома, на той самой скамье, где его ожидал Еремушкин, сидел уже Сеня Дуван.
— Авелла!
— Здравствуй, Леся. Мама послала меня к тебе: ей очень нужно тебя видеть.
— Хорошо…
— У нас опять беда с Аллочкой,— начала Вера Семеновна.— Африкан Петрович почему-то отозвал сестру милосердия, Артемий Карпыч уехал в университет, и мы снова должны просить вас о помощи.
— Если я нужен…— рыцарски поклонился Леська и пошел к Алле Ярославне.
— Куда вы исчезли? — спросила Карсавина.
У нее были две улыбки. Одна — общая, расхожая, дружелюбная, предназначенная всем. Другая — особая, с приподнятыми уголками губ,— для очень-очень редких людей. Этой второй улыбкой она и встретила Леську.
Вся нежность, которая скопилась в груди Елисея, устремилась к ней, но Леська сумел взять себя в руки.