Листва зашевелилась. Леська вздрогнул: неужели кто-то подглядел его мысли?
К ручью сошла Гульнара в белом платье и алой феске. Она улыбнулась Леське, как бы спрашивая: «Идет мне?» Леська восхищенно закивал головой. Гульнара присела рядом и стала глядеть на воду.
— Гость подарил?
— Гость.
Она опустила палец в ручей, и вода тут же недовольно заворчала. Глупая вода, которая не понимала, какое выпало ей счастье.
— Хорошо здесь! — сказал Леська.— А все-таки ужасно тоскую по Евпатории. А ты?
— И я. Здесь слишком много зелени.
— Вот-вот. Это утомляет. А в Евпатории только море, небо и песок. А здесь даже неба нет: тополя, тополя и фрукты.
Гульнара засмеялась.
— Разве это так плохо?
Она взяла в зубы кончик длинной сухой былинки, ухитрившейся пережить зиму.
— Ну, конечно, Евпатория — чудесная. Почему до сих пор ни один поэт ничего про нее не написал?
— Один написал.
— Кто же?
— Мицкевич. Ты знаешь, что Мицкевич был в Евпатории?
— Ну?
— Да. У него есть сонет: «Вид на Чатыр-Даг из Козлова». А Козлов это старинное название Евпатории, переделанное из татарского «Гезлёв».
— «Окошко — глаз»? — недоуменно спросила татарка.
— Да. «Окошко, подобное глазу»,— очевидно, в те времена в Евпатории строили именно такие домишки.
Леська подполз ближе и ухватил в зубы другой конец былинки.
Ничего не подозревая, Гульнара продолжала крепко держать в зубах свой. Ей казалось, будто Леська тащит былинку, а он, сам того не зная, притягивал ее рот. Когда от былинки осталось совсем немного и их губы почти приблизились, Гульнара рассмеялась, выпустила травинку и сказала бойко и лукаво:
— Та чи вы?
Не помня себя, Леська бросился на девушку и прижался к ее губам. Гульнара с силой оттолкнула его, вскочила и, задыхаясь, сердито закричала:
— Как ты смеешь? Хам! Я велю запороть тебя на конюшне!
И вдруг зарыдала и скрылась в деревьях. Леська еще долго слышал, как она всхлипывала, удаляясь. А в нежной зеленой траве пылала ее алая феска.
Утра Леська не дождался. Когда Синани уснули, он набросал записку, положил ее на конфорку самовара и пошел пешком в Евпаторию. Ночь сияла звездами. Собаки спали. Идти было легко.
17
Собственно говоря, что произошло? Своим поцелуем он тяжело оскорбил Гульнару. Это ясно, иначе она бы так не рыдала. Но почему? Когда их губы сближались на былинке, она ведь поняла, что за этим может последовать? Поняла, как женщина. Недаром она засмеялась. Значит, самая мысль о поцелуе не возмутила ее. В чем же дело? Может быть, она уже выросла до мысли о поцелуе, но от самого поцелуя была еще очень далека? Ведь сознание девчонок созревает куда медленнее, чем их груди.
Леська шел и теперь уже грубо думал о Гульнаре. Черт с ней, с этой девственницей. Впереди ждет его Шурка.
В полночь он подошел к забору сарычевского сада. На него тут же залаяла собака.
— Чего надо? — грубо спросил прокуренный голос.
— Это сад Сарыча?
— А тебе что?
— Здесь живет Шура Полякова?
— Нету здесь такой.
— Шура. Круглая такая, румяная.
— Нету. Ни круглой, ни сухой.
— Две недели назад была.
— Мало ли чего было две недели! Две недели назад русские были.
— Но где же все-таки Шура?
— Закурить есть?
— Нет. Я некурящий.
— Ну, вот видишь. А спрашиваешь про какую-то Шуру. Полкан! Рядом!
В ночной синеве чернела избушка на курьих ножках, в которой Леська испытал такое огромное, такое первобытное счастье… Он постоял, опершись на забор, повздыхал и медленно двинулся дальше. Только сейчас он почувствовал, как устал!
Перейдя стальные пути у станции Альма, Леська из осторожности решил взять направление на Евпаторию, не заходя в Симферополь. Шел он еще верст пять-шесть, пока добрался до группы тополей у какого-то родничка. Здесь он напился воды и прилег. Сон сморил его одним взмахом крыла.
Утро снова застало его в пути. Он жевал взятый из Ханышкоя чурек и шагал, стараясь держаться деревьев, чтобы его не видели с дороги, где в обе стороны мчались немецкие автомобили. Изредка гарцевали гайдамаки. Еще реже тащились телеги.
Так прошел почти весь день. В шесть пополудни автомобилей не стало: в этот час германская армия пьет кофе, и вся военная жизнь у них останавливается. Теперь Леська вышел на дорогу. Идти стало легче. Впереди только село Саки, а там, через каких-нибудь восемнадцать верст, Евпатория. Вдали он увидел телегу. Она стояла, точно дожидаясь кого-то. «Может быть, меня?» — подумал Леська, снова вспомнив о чуде. Он прибавил шагу. Но здесь ему впервые изменила осторожность.