— Не может быть… Господи… Не может быть…
— Сволочь ты, Бредихин. Морду тебе надо набить, Бредихин.
— Пойдемте туда! Скорей! Пойдемте!
— Вчера, когда ты ушел, целый день пела, плакала, читала стих: «Я хочу умереть молодой», а сегодня утром — вот.
Леська без сил опустился на скамью. Плакать он не мог. Он только без конца повторял все одно и то же: «Васена… Боже мой… Васена» — и, тупо глядя на дорожку, подмечал почему-то самые мелкие мелочи: трясогузка перебежала через тропинку, так быстро перебирая ножками, что за ними невозможно было уследить. Потом долго махала длинным хвостиком вверх и вниз. Показалась толстая гусеница, вся унизанная бирюзовыми шариками.
— Боже мой…— шептал Леська в глубоком горе, может быть первом за всю его жизнь, и думал: съест трясогузка гусеницу или не съест? Потом топнул ногой, чтобы трясогузка улетела.
— Тебе надо успокоиться,— сказал Майор, хлопнул Леську по плечу, громко вздохнул и удалился.
Хороший парень… Ему было жаль Бредихина. В конце концов, Бредихин ведь ее любил, но, наверное, меньше, чем она его.
А Леська сидел на скамейке и, может быть, впервые взглянул по-взрослому на свою жизнь. Зачем он не бросил гимназию? Что это за идол такой? Он возненавидел гимназию, которая убила Васену. А как эта девушка, оказывается, любила его… До самоубийства! А он? Он ведь тоже любил ее… Жить без нее не мог… Но гимназия, гимназия! Где теперь встретить такую любовь? Да и сам он никого больше так не полюбит.
Пришел Андрон. Леська даже не заметил, когда он приехал.
— Слыхал? — сказал Андрон весело.— Дуван вчера в клубе проиграл шестьдесят тысяч.
— Да? — машинально спросил Леська.— Значит, возможно, что Леонид действительно выиграл эту дачу?
— А ты в это не верил?
Леська молчал.
— И я не верил. Черт его знает почему, но не верил.
— А теперь веришь?
— Не так чтобы очень, но все-таки, если Дуван проиграл шестьдесят тысяч, значит, кто-то их выиграл?
— Логично.
Леська пошел к Дуванам. Не потому, что его интересовала судьба этих шестидесяти тысяч, а потому, что надо же было куда-нибудь пойти.
У Дуванов паники не было, очевидно, после проигрыша у них еще кое-что оставалось. Во всяком случае, Сеня встретил его спокойно.
— У папы это не впервые. Когда папа нервничает, он всегда играет и, конечно, всегда проигрывает. Все-таки лучше, чем возможность самоубийства.
Леська вздрогнул.
— О каком самоубийстве ты говоришь?
— О папином. Он оставил в Киеве театр, который фактически купил. А что теперь? Не в Евпатории же ему держать антрепризу. Все рухнуло.
— А разве твой отец не верит, что в России все пойдет по-старому?
— Папа не Деникин.
— Значит, не верит?
— Он верит в большевиков, хотя ненавидит их изо всей силы.
— Он очень умный человек, твой отец.
— Очень.
Они сидели на скамье у входа в отель. К ним подошел Голомб с футбольным мячом в руке. Он поманил Леську пальцем.
— Извини, Сеня, я на одну минуту.
— Что у тебя общего с этим гегемоном? — иронически спросил Сеня.
— Они хотят, чтобы я играл у них форварда.
— Кто это «они»?
— Маккабийцы.
— Но ты, конечно, не согласишься?
— Конечно.
Леська прошел с Голомбом до угла, обогнул «Дюльбер» и вышел к трамвайной остановке.
— Ну! В чем дело?
— Сейчас, Бредихин, сейчас. Все узнаешь.
В трамвае доехали до центра, потом пошли на вокзал.
— Куда мы едем?
— Не едем, а идем.
Прошли по шпалам до первой будки стрелочника. Голомб открыл дверь, заглянул внутрь и опять поманил Леську пальцем. Леська вошел. За столом под золоченым образом сидел Петриченко и ел золотую яичницу с салом.
— Иван Никифорович?
— Он самый. Садись, ешь. Посуды здесь особой нет. Вот тебе моя вилка, а я буду с ножа.
— А мне что кушать? — спросил Голомб.
— Но ведь ты только час назад позавтракал.
— Мало что было час назад!
Петриченко засмеялся.
— Свиное сало есть будешь?
— А почему же нет?
— Но, кажется, сионистам нельзя?
— Что в рот — то не грешно.
Голомб получил кирпичину сала и котелок с отварной картошкой. Горчицу он отыскал сам.
— Слушай, Бредихин! — почти торжественно начал Петриченко.— Скажу тебе одну вещь. Если ты против, забудь про этот наш разговор. Ясно?
— Ясно.
— Мне поручено организовать партизанский отряд для подрывной деятельности против германских оккупантов. Называться он будет «Красная каска». Нравится тебе?