— Ну что ж,— произнес тот же офицерский голос будто бы в шутку.— Приказ есть приказ. Валентин, я лично ушел в «Дюльбер». Ищи меня там.
Звеня шпорами, офицер вышел из зала. За ним остальные.
— Бал продолжается! — объявил директор, пряча в ножны шпагу.— Музыка, вальс!
Приседая на ногах, как на резиновых шинах, старик подкатился к Мусе Волковой и, поклонившись ей, прошелся полтура под овации всего зала.
— Ура Алексею Косьмичу! — закричал кто-то из гимназистов.
— Ура-а!
На улице Артур, хоть он уже не был капитаном, объявил приказ:
— Отныне прекратить песню про Алешку!
Дома Леонид покрасил йодом алые полосы на Леськином теле, но хуже было то, что офицер исполосовал также и пиджак.
— Слушай, Бредихин,— сказал, посмеиваясь, Леонид.— Если ты будешь так себя вести, я не смогу тебя экипировать. Я ведь не миллионер.
— Ничего. Бабушка заштопает.
— Заштопанных пиджаков не бывает.
— Не бывает, а у меня будет.
Потом Леська сидел на скамье под яблоней, укутанной в рогожку, и подсчитывал потери: белогвардеец высек его публично, но общественное мнение не на стороне офицера. Во-первых, я вступился за девушку, во-вторых, вырвал у него нагайку и забросил черт знает куда. Для мужчины, тем более для кавалериста, это большая обида…
И вдруг он увидел на дорожке легкую девичью фигуру. Гульнара шла к нему, как парусная яхта,— быстро и как бы недвижно. Леська вскочил, потом снова сел, снова вскочил и побежал к ней навстречу.
— Здравствуй, Гульнара!
— Здравствуйте,— сказала Гульнара, переходя на «вы».
— Садитесь, пожалуйста,— пробормотал Леська.
— Нет-нет. Я на минутку. Мама сказала, что я должна вас поблагодарить за вчерашнее. Так вот: спасибо вам. Папа говорит, что вы вели себя как настоящий рыцарь. Но папа говорит, что этот офицер в конце концов не понес никакого наказания. Алим вызовет его на дуэль. А когда Алима убьют, стреляться с ним будет папа.
Она стояла в голубом берете, слегка сдвинутом набок, в белой горностаевой кофте и ярко-синей шерстяной юбке: небо, парус и море. Леська глядел на нее и пытался увидеть такой, какой она была в начале прошлой весны,— и не мог. Что-то изменилось в ней непоправимо.
— А как вы живете, Гульнара? Что у вас хорошего?
— Что хорошего? Не знаю. Меня сосватали одному турецкому принцу.
— Все-таки сосватали? А какой вы будете у него женой: второй, седьмой, десятой?
— Как? Разве там еще многоженство?
— А почему бы и нет? Ведь среди мусульман многоженство даже у нас, в Евпатории.
Личико ее приняло испуганное выражение.
— Об этом я не подумала… А вдруг и вправду? А? Леська! Ты это серьезно?
Принцесса впервые назвала Елисея на «ты» и по имени, да еще так интимно: «Леська».
— Боже мой… А вдруг и вправду?
Она резко повернулась и почти побежала, забыв попрощаться.
20
С пятнадцати лет Леська — убежденный атеист. Но шкуровец исполосовал его пиджак, надо покупать новый, а брать у Леонида деньги он постеснялся. По всему по этому пришлось пойти в собор, к настоятелю отцу Алексию.
— Завтра, кажется, крещение? — спросил Леська.
— Да. Крещение господне,— подтвердил настоятель.
— Я хотел бы участвовать в ловле креста.
— То есть на Иордани, хотите вы сказать?
— Да, да.
— Что ж. Похвально. А вы наш прихожанин?
— Я гимназист,— уклончиво ответил Леська.
— А-а! Похвально, очень похвально. Однако обязан вас отговорить: за крестом ныряют греки, они — народ, к морю привычный, а вы, юноша, можете получить воспаление легких.
— Я внук и сын рыбака. Ну, и сам, конечно, рыбак. Очень прошу вас, батюшка.
И батюшка разрешил. А дело это платное.
Утро шестого января выдалось суровое. Море кипело, ветер бил порывами и был таким пронизывающим, что толпа, стоявшая у пристани Русского общества пароходства и торговли, даже в пальто и шубах продрогла, как в папиросной бумаге.
Греческая кофейня находилась как раз против пристани — только пересечь мостовую Лазаревской улицы. В кофейне готовили пловцов. Четыре грека — Димитриади, Триандофелиди, Теодориди и Гуто, четыре Аполлона без фиговых листьев,— не стесняясь посетителей, деловито натирали друг друга настоем красного перца. Леська в трусах глядел на них со стороны.
— Леська! — сказал Димитриади.— На крещение трусы надо сымать. Поп иначе в лодку не пустит.
Потом два грека плеснули в Леську водкой и принялись растирать его жесткой люфой и грубыми мочалками.