— «Красная каска»! — объявил голос в рупор.— Сдавайтесь! Ничего вам не будет. Только тюрьма!
Через полчаса в тишине, которая воцарилась наверху, раздались подряд четыре залпа. Крики, вопли. Снова залпы, на этот раз три. И снова тишина.
— Что это? — спросил Леська.
— Это расстреливают мирное население, которое вышло из каменоломен.
— Заразы боятся…— сказал Петриченко.
— Им, значит, расстрел, а нам только тюрьма?
Молчание.
— Идите, ребята,— сказал Петриченко.— Ищите душник, а то всем вам тут хана будет.
Партизаны сделали из рук стульчик и, посадив на него командира, тронулись за свечкой, которую высоко держал передовой. Петриченко страшно стонал.
— Не могу! Положите меня. Не могу. Все равно я умирающий. Пристрелите меня. Мурочка, пристрели меня.
Мария, рыдая, бросилась к нему, прижалась щекой к его ладони. Петриченко истошно закричал.
— Ему больно от вашей ласки,— тихо сказал Леська.
— У меня… перебиты… руки и ноги. Я не могу с вами. Здесь еще ничего, а дальше придется ползти. Куда же мне?
Но партизаны не послушались его и продолжали нести. Петриченко стонал все громче, а по его стону, как волки по следу, бесшумно неслись белогвардейцы. Петриченко, Мария и арьергард пали первыми. Кучка остальных начала отстреливаться. Белые отступили. Передовой забойщик задул свечу, и теперь бойцы двигались в совершенной темноте. Разговаривать опасались. Чтобы не распылиться, держали друг друга за пояс.
Так продвигались они — где в полный рост, где ползком. Иногда, привалившись друг к другу, тут же опускались в сон, как на дно. Спали даже часовые. Но и в кошмарах им снилось, будто они идут, идут, идут.
Сколько времени они пробивались, как выглядели все эти люди, кто они — никто сказать бы не мог. Но душника все не было. И снова шли, шли, шли на ощупь…
Только сейчас Леська понял слово «организация»: оно исходит из слова «организм». Да, все эти незнакомые люди — одно сложное тело, как тело какого-нибудь осьминога. И вот движется этот осьминог и думает: «А что, если забой никуда не приведет?»
И вдруг кто-то крикнул: «Свет!» Вдалеке приметили узкую полоску голубизны. «Небо!» — закричал тот же голос и пресекся рыданием.
Передние из последних сил начали долбить вершину пустого ствола. Вскоре ворвался близкий шум моря. Первый забойщик взобрался на плечи второго, а второго Елисей поднял на плечи вместе с первым. Выглянув из душника, первый забойщик пролез сквозь него на поверхность, протянул руки вниз и вытащил второго, второй — третьего. Последним на поясах вытащили Елисея, который всех подтягивал к тем, кто был уже наверху.
Когда Леська выскочил из забоя и ветер рванул его волосы, он почувствовал такое счастье, какого никогда еще не испытывал.
— Таласса! Таласса! — закричал он почему-то по-гречески.
Зеленое море в белых вспыхах ворочалось в своей космической яме, и хотя на нем все еще стояли три миноносца, Леське уже было не до них.
— Здорово, товарищ Леся!
— А-а! Девлет! Как ты сюда попал?
— Не знаю. Сто раз думал: никогда больше никуда не полезу. А как только что-нибудь начинается, не могу усидеть дома.
Он поглядел в Леськины глаза своими жаркими очами и вдруг кинулся к нему на шею.
21
Когда выяснилось, что Леськи не было в группе гимназистов, осаждавших Богайские каменоломни, а в гимназии он тоже не появлялся, члены спортивного кружка пришли к нему на дом. Леонид пригласил их в столовую.
— Что такое с Елисеем? Куда он девался?
— Как раз накануне осады Леську схватил приступ аппендицита. Пришлось отправить его в Симферополь.
— А разве нельзя было сделать ему операцию здесь?
— Можно,— улыбнулся Леонид.— Но Леська — мой единственный брат.
— В какой же он там больнице?
— Был в городской, а потом его взял к себе мой приятель, доктор Иван Иванович Михайлов. Знаете такого?
— Найдем.
— Спасибо, что зашли.
— Мир праху.
— И вам того же.
Леська сидел в соседней комнате.
— Они действительно могут съездить в Симферополь, узнают, что никакого доктора Михайлова нет и в помине,— и что тогда?
— Нет такого города, где не было бы доктора Михайлова.
— Ивана Ивановича?
— Вот именно,— подтвердил Леонид.
Потом добавил:
— Да-а… Положение сложное. Если б они тебя чуть-чуть меньше любили, все бы было чудно. Но не падай духом. Что-нибудь придумаем.
Но думать пришлось гораздо раньше, чем можно было ожидать: пришел Володя Шокарев.
— Поздравляю! — сказал Леонид, улыбаясь.— Теперь ваши каменоломни свободны.