— Как же это так?! — повысил я голос. — Почему же это я должен закрывать глаза на происходящее здесь? Разве там, на поверхности земли, где дано нам существование, преходящее бытие — то есть, жизнь, всегда в чем-то угрожаемая, встречались ли там более удивительные, чем здесь, феномены? И теперь мы должны заснуть рядом с ней — непонятой и непознаваемой до сих пор силой, которая, возможно, ищет с нами контакта, и в своих попытках совершает очередные ошибки? Выходит, нет залитых магмой кабин, существующих в замедленном движении статуй, равно как и вопросов — чем они являются и откуда взялись?
Лучше бы мне с этим не вырываться. Ведь я обращался не к одному Асурмару. Слова мои звучали в тишине, потому что, когда было произнесено первое, шорох разговоров затих, и все пары глаз были направлены теперь на меня. Асурмар несколько раз кашлянул, что-то хотел выдавить из себя, но ему это не удалось; в углубившейся тишине он заикался, блуждая взглядом по сторонам, переставил тарелку, как бы нехотя сбросил ее на пол, после чего, наконец, уставился на кухарку. Совершенно неожиданно он рассмеялся, но как-то невесело и нервно.
— Разве есть во всем этом нечто более удивительное, — сказал он, — чем в том факте, что бутылка с этикеткой газированной воды не содержит, если не считать чистой воды, ни капельки газа?
Где-то в другом конце зала раздался короткий, одинокий смешок. На большинстве лиц читался гнев.
— И кто же несет ответственность за это? — рявкнул толстяк. Все это время он держал кухарку за пояс.
— Наказать ее! — подхватил кто-то.
Я не мог поверить собственным глазам. Асурмар подбежал к полному мужчине, вырвал у него из руки бутылку и, после недолгой суеты, силой всунул ее горлышко женщине за воротник. Среди громких возгласов и аплодисментов, однозначно выражающих одобрение, он держал — вместе с толстяком вырывающуюся кухарку за руки до тех пор, пока опустевшая бутылка со звоном не упала на пол и покатилась под мой столик.
Во мне боролись самые противоречивые чувства: то желание сорваться с места и положить конец этому гадкому зрелищу, то смешанность, вызванная начавшей доходить до моего сознания догадкой, что только что я нарушил некое страшное табу, Асурмар же попытался затушевать совершенную мною ошибку, какую-то непростительную бестактность, не отступая перед самыми жестокими методами; то во мне рождалась мысль о необоснованности подобного рода предположений, а потом снова гадкое ощущение и нарастающее ошеломление. Я поднялся с места, видимо, намереваясь просто покинуть столовую, поскольку не видел для себя какой-либо роли, но, когда проходил рядом с промокшей кухаркой, та — с каким-то напряженным лицом — выпятила губы в мою сторону, явно с желанием плюнуть мне прямо в глаза, но, видно, ей не хватило слюны, в связи с чем она, просто-напросто, отвесила мне пощечину.
— Садист ученый! — прошипела она. — Пошел... гробовщик!
В данных обстоятельствах это были ужасно глупые слова, но главным был сам тон, в котором несложно было отыскать издевку и презрение.
— Вы правильно злитесь, но почему как раз на меня? — спросил я.
Видя, что та, молча, собирается ударить меня еще раз, я, абсолютно не думая — все происходило в ускоряющемся с каждым мгновением темпе — отпихнул кухарку, возможно, излишне сильно, потому что она наступила ногой на лежащую бутылку, зашаталась и упала спиной на столик, перевернув его вместе со стопкой грязных тарелок, которые с грохотом разбились и разлетелись по всему залу. Теперь все были наспроены против меня, а я никак не мог понять, как до этого могло дойти.
— Как ты посмел ударить женщину!? — рявкнул чей-то голос.
Я глянул в ту сторону. Рослый мужчина с короткой стрижкой новобранца пробирался среди стульев.
— Я вам не боксерская груша.
— Ничего, сейчас ты ею станешь!
— Вы тоже, в случае необходимости, получите свою порцию, — отрезал я. Не могли бы вы развлекаться в собственной компании?
Бессмысленность этого скандала заставила меня почувствовать себя полным дураком. Я уже не слышал, что плету. Потом я почувствовал на плече руку Асурмара, который припал ко мне и, обняв за талию, потащил к двери.
— Умоляю вас, только спокойно, — горячечно зашептал он мне на ухо. — Ну зачем вы расцарапываете с таким трудом залеченные раны? Что, хотите начать все сначала? Какая в этом цель? Выходите отсюда, скорее, ну, скорее... бормотал он. Лицо его стало багровым, словно свекла. Потом ему удалось выпихнуть меня за двери, и он хлопнул ими так сильно, что даже задрожала стенка.
Без каких-либо мыслей я быстро зашагал по коридору. Уже за поворотом меня догнали свист и окрики от дверей столовой: — Гробовщик! — потом снова свист и хохот. Я пожал плечами. Не собирался я заботиться этим инцидентом, впрочем, не единственным, сути которого мне дано было понять. Узкий и длинный коридор привел меня к двери, обозначенной номером Е-91. Моя комната. Я вошел в средину и заперся на ключ; мне хотелось только одного — хоть немного покоя.