/* Глеб Успенский. "Будка". Собр. соч., т. I, стр. 727. Изд Павленкова. Ред.
Если буржуа космополитического типа свободомыслящ, по крайней мере был таким еще недавно, то провинциальный мещанин, наоборот, всегда находил необходимым стоять на защите религии, надеясь в то же время на защиту с ее стороны. Пастор занимает во многих драмах Ибсена не последнее место. Готовясь совершить гнусный поступок - отпустить своего "друга" на судне, которому грозит неминуемая гибель, лишь бы обеспечить себя от возможных разоблачений, - консул Берник ищет утешения себе в... религии. И, надо сказать, находит. Адъюнкт Рерлунд говорит ему - разумеется, от имени религии: "Дорогой мой консул, вы почти что слишком совестливы. Я полагаю, что если вы положитесь на волю провидения"... ("Столпы").
Все разнообразные и нередко противоречащие друг другу "моменты" мещанского житья удерживаются в относительном равновесии при помощи испытанного цементирующего "идеологического" материала - лицемерия. Послушайте, что говорит человек, променявший любимую девушку на приданое, без жалости порвавший при этом с несчастной певицей, брошенной потом мужем и умершей в нищете, поддерживающий клевету на друга для поправления своих финансовых дел, готовый утопить этого друга для упрочения собственного благополучия, словом, знакомый уже нам "столп общества" консул Берник: "О, ведь семья - основа общества. Уютный, домашний очаг, достойные и верные друзья, небольшой замкнутый кружок, в который не вторгаются никакие злокозненные элементы"... Главное, конечно, чтоб не было "злокозненных элементов".
Что представляет собою этот священный мещанский "семейный дом", достаточно известно. Один писатель остроумно влагает в уста мещанина такие слова: "Мой дом - моя крепость, а я: оной крепости комендант!" - Как часто приходилось, по словам Паульсона, самому Ибсену "иметь дело - и в книгах и в проповедях - со строгими словами Павла, гласящими, что муж должен быть главой и господином, а жена его всепокорнейшей служанкой". Даже столь исключительный человек, как д-р Штокман, этот одиноко стоящий борец с пошлостью мещанского большинства, говорит своей жене такую типично-мещанскую пошлость: "Что за глупости, Катерина! Пойди-ка лучше, займись своим хозяйством, а мне предоставь заботу об общественных нуждах".
Незачем, конечно, прибавлять, что с благоговейным культом семьи мирно уживается, как бы дополняя его, самый основательный разврат - разумеется, на стороне. "Вы знаете, - говорит художник Освальд пастору, - когда и где я видал в кругу художников безнравственность? Это бывало тогда, когда кто-нибудь из наших соотечественников, примерных отцов и супругов, приезжал туда (в Париж), чтобы посмотреть на новые порядки... Эти господа рассказывали нам (художникам) о таких местах и о таких вещах, о которых нам и не снилось" ("Привидения").
В виде последнего штриха к этой беглой характеристике норвежской провинции приведем интересный анекдот, сообщаемый Паульсоном.
В театре одного норвежского городка выступала неизвестная публике певица, и чопорная мещанская публика, несмотря на свое восхищение, не решалась ей аплодировать. Каждый боялся, что его личное впечатление не консонирует с впечатлением большинства, и все с напряженным вниманием следили за поэтом Вельгавеном, признанным авторитетом, который, потешаясь над публикой, сидел в полной неподвижности. Но вот Вельгавен приподнял руки для аплодисмента - и весь зал огласился дружными рукоплесканиями. "Публике был подан знак, что она может довериться своему впечатлению и дать исход чувству восхищения!"
Такова эта страшная, удушливая общественная атмосфера, невыносимая для здоровых человеческих легких.
Горе тому, кого судьба наделила в этой среде сильно выраженной оригинальностью, широкими запросами, - он обречен на полное одиночество. "Наше великое мучение, - говорит Гюи де Мопассан, - заключается в том, что мы постоянно одни, и все наши усилия, все наши действия направлены лишь к тому, чтобы избежать этого одиночества" ("Одиночество"). "Самый могущественный человек, - возражает угрюмый норвежец, - это тот, кто на арене жизни стоит совсем одиноко!" (Ибсен. "Враг народа").
Это противоречие проходит по всему творчеству названных писателей, сходных в своей исходной точке - ненависти к мещанству.
В то время как чувство одиночества - основная нота скорбных стонов Мопассана, больного певца разлагающегося мещанского общества Франции, большинство драм Ибсена слагается, наоборот, в торжественный гимн, восторженную песнь во славу "одиноко стоящих на общественной арене".
В обществе мещанской безличности и лицемерной трусости Ибсен создает культ личной энергии, "пышущей здоровьем совести: так, чтобы сметь то, чего больше всего желаешь!" ("Строитель Сольнес").
Культ одинокой гордой силы принимает у Ибсена иногда прямо-таки отталкивающие формы. Рядом с общественно-наивным ученым Штокманом он готов поставить финансового авантюриста Боркмана, которому автор отнюдь не с целью иронии влагает в уста такие речи: "Вот оно, то проклятие, которое висит над нами, исключительными, избранными натурами. Толпа, масса... все эти посредственности... не понимают нас" ("Джон Габриель Боркман").