— Нет, ну всё же, — допытывался у неё Павел. — Я вот лично за «Зенит» болею.
— «Зенит» нынче на чемпиона не тянет, — со знанием дела сказал Виктор, откусывая бутерброд и запивая его чаем, заботливо подлитым ему в чашку Алёной.
— А вы, почему за «Спартак» болеете? — не унимался Павел, которого задели слова Бугрова. — Вам же, вроде как, за «армейцев» болеть положено.
— Почему? — в свою очередь удивился Виктор. — Что за странные стереотипы: если милиция, то обязательно болеют за «Динамо», если военные, то за ЦСКА… Кстати, я-то не военный, совсем, — добавил он.
— Странно, — усмехнулся Павел. — Насколько я понимаю вы…
— А что вы думаете о себе? — перебила его Алёна, которую начала уже раздражать неоправданная колкость их ленинградского гостя.
— О себе? — удивился и немного растерялся Павел. — Ну что о себе думать можно? Я так думаю — жить надо на всю катушку, весело жить. Я правильно говорю? — Он посмотрел на Тамару Ивановну и её сестру. Те тактично не вмешивались в разговор молодёжи.
— Весело жить не запретишь, — осторожно пригубила горячий чай мать Алёны.
— Веселиться, значит? — понимающе закивала головой девушка. — Баловать себя, любимого?
— А вот воспитывать меня не надо, — покачал головой Павел. — Газеты я читаю. Только идеи идеями, а человек сам по себе.
— Как же это он сам по себе? — удивился Виктор. — Мы же не в лесу живём. Вон вы на большом заводе работаете, люди вокруг вас каждый день, много людей. И что же они соцсоревнования ради себя самих устраивают, план перевыполняют, за качество борются, рацпредложения вносят, новые профессии осваивают? Может всё-таки ради страны, ради всех нас, ради детей наших и внуков?
— Ну, зарплату тоже никто ещё не отменял, — поморщился Павел. — Опять же, премии, почёт, всеобщее внимание, слава. Это при коммунизме все за идеи работать будем, а пока…
— Вас послушать, так люди сейчас на сибирские стройки едут тоже ради денег и славы? — нахмурилась Алёна, и на щеках у неё проступили красные пятна. — Железные дороги тянут по вечной мерзлоте, каналы в Средней Азии роют, заводы возводят на Украине, термоядерные электростанции строят за Уралом?
— Понятное дело, за длинным рублём гонятся, — ухмыльнулся Павел. — Рабочий человек он, понимаете, тоже человек — Хомо Сапиенс!
Тут уже тётя Наташа не выдержала.
— Нет, Павлик, ты не прав. Человеку очень важно понять простейшую вещь — своё предназначение, своё назначение в обществе. Мы все звенья в одной цепи. Нужно просто проследить до конца эту цепочку и найти в ней своё место. Тогда любая работа станет по душе.
— Как у вас всё просто получается, — усмехнулся Павел. — Пойми, что ты звено в цепочке и будешь радостно трудиться. Но разве жизнь это только работа? Есть же и другие великолепные вещи: музыка, стихи, вино, автомобили.
— Всё это создано трудом, — покачала головой Тамара Ивановна. — Да, да. Именно так.
— А море, закаты, горы, женщины, — не унимался Павел.
— Так ведь подлинная ценность всего этого недоступна бездельникам, — резонно заметила тётя Наташа. — Им только кажется, что они живут на полную катушку. А в конце никто из них не избежит пустоты.
— А кто её вообще избежит? — отмахнулся Павел. — Человек подходит к концу и думает: «А что я делал здесь? К чему всё это?». Мы вот боремся за передовые идеи, а, в конце концов, превращаемся в химические элементы. В народе вот говорят, что все будем там — и передовики производства, и бездельники, и благородные люди и подлецы. А где это «там»? Нет его. Одна тьма… Да и тьмы нет. Тьма это ведь тоже жизнь! Так какое мне дело до всего на свете, если однажды я исчезну навсегда, и никто не вспомнит обо мне?
— Вопрос в том, способны ли вы сделать что-то такое, чтобы о вас вспоминали, — сказал Виктор, спокойно глядя в глаза Павлу.
— А Виктор прав, — согласилась тётя Наташа. — Мы вот с сестрой скоро уже будем стариками…
— Наташа! Что ты такое говоришь? — отмахнулась от неё Тамара Ивановна.
— Говорю, что думаю. Так вот. Нам ли не смотреть назад, чтобы понять, что мы делали здесь? Я вот всю жизнь работала учителем и сестра тоже. Она у меня ещё к тому же и депутат местного Совета. Много чего хорошего принесла она людям — чужим, незнакомым людям. Мы обе просто работали. Работали для своих и чужих детей, для вас и для ваших будущих детей и их детей тоже. Понимаешь? И нам с ней не страшно. Правда, сестра?
Тамара Ивановна согласно кивнула в ответ и опустила глаза.
— Ты, Паша, представляешь себе, чтобы случилось, если бы человечество поддалось панике, какой поддаёшься ты? — продолжала рассудительным тоном тётя Алёны. — Дикость, разгул животных инстинктов. А что потом? Алкоголизм, маразм, деградация?
— Опять вы с вашей идейностью, — пренебрежительно махнул рукой Павел.
— Да, в людях должна быть идейность, — уверенно кивнула Наталья Ивановна. — Если хочешь, это святое на все времена и для всех народов. А тот, кто пытается опошлить человеческую идейность, загрязнить души паутиной мещанского равнодушия, тот поднимает руку, ни много, ни мало, на самого человека. Идейность это и есть подлинная человечность, и всякий, кто отрицает идею, остаётся при одних ощущениях. Значит, попросту превращается в животное.
— Ой, боже, ты мой! — театрально воскликнул Павел. — Сколько митингового пафоса!
— Послушайте, вы! — не выдержал Виктор, но Наталья Ивановна остановила его.
— Не нужно. Я сама.
Она строго посмотрела на Павла.
— Я знаю, Паша, такие минуты бывают у каждого, особенно в молодости. Но ведь человек он на то и человек, чтобы жить не только для живота своего. Если во имя идеи люди готовы идти на смерть, то общество, породившее таких одухотворённых идеей людей, имеет шанс выжить при любых катаклизмах, выжить и развиваться. Только благодаря идее человек обретает свою личность, проявляет себя в творчестве, становится подлинным творцом и могучей силой.
— Ну да. А ещё банальным капиталистом. Ведь идея обогатиться за счёт других, это тоже идея? — Павел скривился в усмешке. — Бросьте! В конечном счёте, всякая идейность банально разбивается о деньги, стремление к личному успеху и славе.
— Да перестань болтать, мальчишка! — гневно воскликнула Наталья Ивановна. — По-твоему, Гагарин в космос полетел, жизнью рисковал ради славы или денег? А комсомольцы в тридцатые Магнитку и Днепрогэс строили — за длинным рублём гнались? А Комсомольск-на-Амуре такие же ребята-энтузиасты ради собственного веселья возводили? А те, что героями в войну полегли за нашу советскую Родину, за торжество социализма — от пуль врага, замученные в концлагерях, повешенные, сожжённые заживо фашистами — солдаты, партизаны, простые люди? Пионеры, комсомольцы, коммунисты. Все они — наши отцы и деды?.. Вот они, как ты говоришь, «на полную катушку» жили! Потому что настоящая жизнь ценна не деньгами… Да и многие сейчас так живут. Оглянись вокруг. Или ты совсем слеп? Ты же сын советской женщины!
— М-да…От героев былых времён не осталось порой имён…
Павел тяжело вздохнул. Наступило тягостное молчание. Затем ленинградец решительно поднялся со своего места.
— Спасибо вам, тётя Тамара и тётя Наташа за тёплый приём. Не смею больше отягощать вас своим присутствием.
— Как же так? — засуетилась мать Алёны. — Павлик! Куда же ты, на ночь-то глядя? Оставайся у нас. Постелем тебе в Алёниной комнате, а мы с ней здесь, в гостиной ляжем.
— Спасибо. Я в гостиницу.
— Хотите, подвезу до города? У меня машина внизу, — предложил Виктор.
— Благодарю. Я как-нибудь на такси. Тётя Тамара, я позвоню от вас, можно?
— Конечно-конечно! Телефон там, на тумбочке в прихожей.
Когда Павел ушёл, тётя Наташа грустно вздохнула:
— Как-то нехорошо получилось с Павликом.
— Ну, сам виноват, — парировала Алёна. — Нечего было так задаваться и чушь всякую нести!
— Да, пожалуй, — задумчиво протянула тётя. — Кажется, Люба чего-то не доглядела… лет двадцать назад.
Наталья Ивановна посмотрела на племянницу и Виктора.
— Ну, а вы, молодые люди, что думаете делать?
— Прямо сейчас или вообще? — уточнила Алёна.
— Сейчас разумеется. Я так подозреваю, наша старушечья компания вам тоже не подходит.