Почувствовав его присутствие, Киран вскинула подбородок и встретилась взглядом с товарищем. Сердце Бора обливалось кровью и разрывалось от бессильной злобы и отчаяния. И её он не смог уберечь. Насупив брови, он посмотрел на капитана карателей.
— Зачем девочку изувечили, скоты? Она здесь ни при чём. Я силой её в подвал затащил.
— Но-но! — пригрозил ему кулаком озаровец и посмотрел на Киран. — Вот видишь? Вот такие тебя учат и будут управлять тобой, когда настанет эта ваша справедливость.
— Отчего же? — усмехнулся Бор. — У нас есть и пограмотнее меня. Большие есть люди! Верно, я говорю, Киран?
— Верно.
Девушка согласно кивнула, и на душе у неё стало светло и спокойно.
Капитан вплотную подошёл к Бору, сверля его презрительным взглядом.
— Вот и расскажи мне об этих больших людях. Расскажешь, а я вас отпущу. Отпущу, отпущу. Слово офицера.
— А ты, капитан, видно, думаешь, что тебя и таких как ты ждёт иная участь? Как бы не так! — усмехнулся Бор. — Сначала они уничтожат народ вашими руками, а потом утилизируют и вас за ненадобностью. Ты этого так до сих пор и не понял, капитан? Небось надеешься попасть в рай со своими правителями? Так не возьмут они вас вместе с собой. Не нужны вы им там, в раю-то. Какая от вас там польза? Ведь кроме как мучить и убивать людей вы ничего другого и не умеете.
— Ты, гнида! — Озаровец сжал кулаки, свирепо сверкая глазами на Бора.
— Что? Хочешь ударить меня за правду? Так не боюсь я тебя. Всё равно помирать. Останутся и после нас честные люди, которые продолжат наше дело. Тебе бы встать рядом с нами, плечом к плечу… Но нет, ты не такой. Ты будешь до последнего надеяться. Лучших сынов Гивеи уничтожаете вы! Только ты не думай, что за тобой и твоими родными не придут, а если и придут, то нескоро. Не мы, а начальники твои. Это участь всех предателей. И не помогут тебе ни чины, ни деньги. Так что бойся капитан, живи и бойся теперь своей тени.
— Ну, хватит! — гаркнул озаровец. — Не скажите, значит, ничего? — Он посмотрел на Киран. — Тогда грош цена вам двоим. Сержант! Во двор их! И оператора туда. Живо!
Бора и Киран вывели во двор за зданием ОЗАР и поставили к высокому каменному забору. На шее у обоих висели картонные таблички с кривой надписью: «Я враг Стигии».
Шеренга карателей с автоматами выстроилась напротив, а рядом пристроился ещё один с камерой, чтобы снять предстоящую казнь мятежников и показать её по главным информационным каналам на всю планету в назидание другим.
Бор посмотрел на Киран: та старалась держаться уверенно, хотя с трудом стояла на ногах. Сказал ободряюще:
— Не бойся, дочка. Придёт и их черёд. Мы сами выбрали себе этот путь, так давай пройдём его до конца. Мы не преступники. Мы разделим с тобой славу наших погибших товарищей, истинных слуг нашей родины.
Он улыбнулся девушке, гордо и зло глянул на своих палачей.
— Ну, давайте! Цельтесь точнее! Да здравствует народ Гивеи!
— Не склоняйте головы перед палачами! Свободу не убить им! — подхватила Киран срывающимся голосом, который заглушил грохот автоматных очередей.
Часть 2. Глава 3
глава третья
КОГДА СПЯЩИЙ ПРОСНЁТСЯ
Гранёная башня Всепланетного Института Вирусологии сияла грозным багрянцем зари, пылавшей в тысячах панорамных окон, зажатых литым каркасом из полированной стали. Со стороны эта башня напоминала гигантский кристалл корунда, вонзавшийся острой вершиной в тяжёлое синее небо, в котором какой-то нерадивый рыбак пытался поймать в дырявую сеть перистых облаков пылающий шар свирепого солнца.
Доктор Мун, поднятый с постели ранним звонком куратора от министерства здоровья и благополучия Стигии, смотрел из стремительно летящей вверх кабины лифта на кварталы столицы, и сердце его тоскливо ныло. Застроенные громоздкими уродливыми многоэтажными зданиями, кварталы эти стелились измятым серым покрывалом до самого горизонта. Лишь изредка кое-где на нём можно было разглядеть крохотные островки чахлой фиолетово-лиловой растительности, непонятно как пробившейся сквозь эту затвердевшую каменную корку, единственное назначение которой, — служение алчной жадности её нерадивых творцов.
«Совсем разучились строить за последние годы. Ни изящества тебе, ни лёгкости, ни красоты, не говоря уже об удобстве для людей. Да и какое может быть удобство у каморок в полтора десятка квадратных метров?» — думал Мун, пытаясь отвлечься от дурных предчувствий, томивших его душу.
Он не был вирусологом или эпидемиологом. Мун работал обычным врачом в терапевтическом отделении одной из немногих оставшихся государственных клиник в пригородном городке Шэнь-Цян, хотя получил хорошее образование и опыт ещё при прежнем режиме. Теперь же нищенская зарплата муниципального лекаря вынуждала искать дополнительный приработок, поэтому по выходным Мун подрабатывал дежурным врачом в частном санатории, расположенном на побережье океана. Здесь отдыхали дети всевозможных вельмож и столичных сановников. Устроиться в это закрытое элитное заведение Муну удалось только благодаря рекомендации одного старого знакомого — знаменитого на всю планету профессора, у которого Мун проходил когда-то практику, и который врачевал нынешних правительственных чиновников. Но работа в санатории томила душу Муна гораздо больше, нежели необходимость повседневного выживания. Подработка не приносила радости и ощущения полезности людям, как на его обычной работе — всего лишь необходимость, позволявшая получить лишниепару сотен биджей. К тому же, эта необходимость рождала в нём стыдное чувство изгоя из низшего сословия. Сердце Муна, рождённого свободным человеком, неистово протестовало и негодовало от этого, и с каждым днём он всё больше ненавидел своих избранных подопечных, как и себя самого.
Собственных детей Мун потерял десять лет назад. Дочка и сын умерли от врождённой иммунной болезни: сначала шестнадцатилетний Цубоми, а потом и десятилетняя Матин. Обоих убили некачественная еда, отравленный воздух и отсутствие нужных лекарств, которые стоили огромных денег. Мун, будучи провинциальным врачом, не мог себе позволить купить их. Едва не сойдя с ума от отчаяния из-за собственного бессилия, Мун остался вдвоём со стремительно стареющей женой, у которой развилась острая нервная болезнь. С тех пор он уныло влачил свою жизнь, как уставшие ноги, через нескончаемую каждодневную безысходность.
И вот теперь, казалось, боги услышали его мольбы, и каким-то чудом о нём узнали в столичномминистерстве. Его приглашают в крупный научный институт планеты. Правда, пока непонятно с какой целью. В тайне Мун надеялся на престижную работу, но вероятность подобного выглядела фантастично. И ещё одно беспокоило Муна. Раньше он никогда об этом не задумывался, но теперь вдруг понял, насколько каждый житель планеты беззащитен перед властью, которая, оказывается, знает о каждом всё. И эта очевидная мысль не на шутку напугала и расстроила старого врача. Хотя куратор с экрана визиофона усердно вливал ему в уши стандартные банальности про его большой практический опыт, про то, что специалисты старой школы теперь на вес золота, потому как нынешнюю молодёжь давно так не учат, Мун пропускал эту лесть через себя, как воду сквозь пальцы. Он прекрасно видел, как чиновник старательно пытается скрыть за слащавой улыбкой холодное презрение к провинциальному врачевателю. Поэтому Муна стали мучить другие мысли — почему именно он, в чём истинная причина?
Лифт остановился на нужном этаже. Мун вышел в просторный безлюдный холл, выстланный белым искусственным мрамором, и огляделся по сторонам.
— Охайо! — поприветствовала его неизвестно откуда появившаяся миловидная девушка в жёлтом медицинском халате. — Нандешо?
— Доброе утро! — вежливо поклонился в ответ Мун, складывая в ответ на груди руки в приветствии. — Мне угодно видеть господина Омуру.
— Хаи. Ичибу, — снова вежливо поклонилась девушка и сообщила: — Ваташи ва аната ни тсуите хококу шимас.
— Да, — кивнул Мун. — Доложите, что приехал доктор Мун по приглашению куратора Ка Яня.
Девушка улыбнулась заученной улыбкой и удалилась плывущей над мрамором походкой, а Мун остановился около широкого окна, сложив за спиной руки и мрачно глядя на ненавистный ему город внизу. Он так глубоко задумался, что не заметил, как сзади к нему подошёл невысокий человек в дорогом синем костюме. Брючины его были расшиты, подобно военным лампасам, золотыми драконами, а атласная куртка со стоячим воротником блестела золотыми «мундирскими» пуговицами. Одутловатое плоское лицо человека обрамляла коротко стриженая бородка с проседью и тонкие усики, а узкие раскосые глаза его, казалось, поблёскивали расчётливой хитрецой сквозь линзы очков в тонкой оправе.