Геля смотрела на Артема в ужасе. Да что он такое несет? Нет, конечно, они подшучивали над ним, но то, что он сейчас рассказывает…
И вдруг она вспомнила.
Белый кафельный пол, зеленые стены. Резкий запах дешевых сигарет. Вдоль одной стены белые унитазы, неразделенные перегородками, напротив – умывальники, под разбитыми зеркалами. Маленький, толстый мальчик, еле стоит на трясущихся ногах. За руки его держат его одноклассники, заливисто гогоча. Он пытался вырваться, но теперь, изможденный, повис в крепком захвате. Он смотрит исподлобья, испуганно, как загнанный зверь. Смотрит на нее.
Гелина ладонь хлестко отвешивает пощечину, оставляя на полной щеке бледный след:
- А ну говори: «Я – жирная свинья». Ну, давай, я жду.
Еще одна пощечина сопровождается одобрительным смехом одноклассников.
- Ну, давай. Я. Жирная. Свинья. Ты глухой? Или тупой?
Голова мальчика с соломенными волосами безвольно опускается, принимая свою судьбу. Он знает, что будет дальше.
- Ну ты, сука!
От удара голова Артема откидывается назад. Геля не чувствует боль в руке. Она чувствует ярость, огненную, захватывающую с головой, стучащую в висках боевым барабаном.
Она замахивается и бьет еще раз. Еще, еще, еще. Из разбитого носа брызгает кровь.
- Гель, хватит может? Ты ему нос сломала.
- Закройся, держи крепче!
Она бьет, бьет, бьет. Лицо Артема превратилось в кровавое месиво, из рассеченной брови хлещет кровь. Испуганные одноклассники отпускают его, мальчик безжизненным мешком падает на кафельный пол. Геля бьет ногами в живот: так, так, так! Прямо по жирному пузу.
- Геля! Сейчас учителя придут! – Ее кто-то хватает сзади, стараясь удержать.
Тяжело дыша, она смотрит на распластавшееся на полу тело, на кровь на белой плитке. Она указывает на его мокрые штаны: «Смотрите, пацаны, он обоссался!»
Остальные убежали. Они вдвоем с Артемом. Он лежит на полу, издавая нечленораздельное мычание. Геля рассматривает себя в уцелевший осколок зеркала. Она вся забрызгана кровью. Поднимает к лицу руки со сбитыми костяшками.
Она вспомнила испуганные глаза уборщицы. Вспомнила, как сбежала из окна директорского кабинета. Как пряталась в бане, карауля возвращающуюся домой мать…
- Артем… прости меня… Я… я вообще не понимаю… я этого не помнила…
- Да забудь, – своей большой рукой похлопал ее по колену, – было и было, детьми же были. Я это давно уже пережил, всех простил.
На самом деле Артему еще многое хотелось рассказать Геле. О том, как ему помог ее отец, как они сблизились после Гелиного отъезда. Что он никогда не забудет те размеренные, похожие на сон вечера, когда они сидели, окруженные ароматом трав, и Кирилл тихим, вводящим в транс голосом, рассказывал Артему о своей жизни, делился своей мудростью. Как преданно смотрел на него Артем, когда Кирилл произносил: «Мы с тобой похожи, мы – другие. Они нас потому и не принимают». И Артему хотелось верить, что они действительно похожи, и что когда-нибудь он станет таким же: мудрым, сильным, знающим об этой жизни что-то, что недоступно другим.
Несмотря на то, что эти воспоминания принадлежали только ему, Артему казалось, что если он скроет их, не поделиться, не покажет каким он видел Кирилла, то он словно украдет у Гели что-то очень важное, что-то, что она обязательно должна узнать. Но он видел ее потерянный, блуждающий взгляд, чувствовал ее растерянность, и просто не мог заставить себя лишний раз напомнить об отце. Он произнес:
- Давай выпьем.
И они выпили. Но Геля уже не могла забыть те яркие образы, явившиеся ей. Внутри себя она открыла окно и взглянула в лицо чему-то уродливому и пугающему. И закрыть это окно ей больше не удастся.
Ночь третья
- Ты где была?
Когда Геля вернулась домой, уже стемнело. Дверь в дом была закрыта. Несколько минут ей пришлось стучаться и громко звать мать, прежде чем та открыла. Неаккуратно собранные в пучок волосы, искаженное злобой лицо. Она была в белой ночной сорочке, из-под которой выглядывали опухшие, с синими прожилками вен ноги, она угрожающе нависала с верхней ступени крыльца над Гелей.
- Я тебя спрашиваю, ты где шлялась?