В Геле закипела ярость:
- Так я уехала из-за тебя! Это с тобою мне жить было невыносимо! Почему папа за твой характер должен расплачиваться? Думаешь, ему не хотелось бы, чтобы я с ним попрощалась? Он любил меня! А я любила его!
- Если ты так сильно любила отца, почему, когда он умирал, с ним рядом была я, а не ты, – процедила сквозь зубы мать.
Ангелина не нашла, что ответить, и снова опустила голову в тарелку:
- От чего он умер?
- Сердце, – мать откинулась назад, прислонившись к стене.
- Я хочу увидеть его могилу.
Мария отстраненно пожала плечами:
- Завтра уже. Сейчас закат, нельзя. Завтра делай, что тебе угодно, – уже вставая, она бросила через плечо, – постельное белье в шкафу в твоей комнате. Доброй ночи.
Геля осталась одна, уставившись в стол и еле сдерживая слезы.
Обиднее было еще от того, что мать во многом была права. Да, Геля всегда была «папиной дочкой», она ценила его любовь и заботу, которые не могла получить от холодной матери. Но после отъезда общаться с ним стало сложно: папа всегда был далек от современной техники, даже свой простой телефон-звонилку он вечно забывал где-то. Поэтому звонки становились все реже, а письма писать Геля не любила и заставить себя не могла. Приехать навестить родителей она все собиралась, но откладывала, а чем больше лет проходило, тем страннее и чужеродней ей казалась эта идея.
Так она говорила сама себе, но так ли это было на самом деле? Не был ли ее отец той частью жизни, которую она яростно стирала, стремилась забыть, искоренить?
Она чувствовала свою вину, и когда она задумывалась, как умирал ее отец, так и не увидев напоследок любимую дочь, тоскливая боль начинала разрывать ей сердце.
Ночь первая
Так странно было оказаться в комнате, где она провела все детство, где она выросла. На стенах – плакаты из журналов с певцами и актерами, на тумбочке – рамочка с пейзажем с видом на берег реки в их деревне, который написал для нее влюбленный одноклассник Ромка. В большом платяном шкафу еще хранилась одежда, которую она не забрала при отъезде, но в основном он теперь был заполнен одеялами, постельным бельем, и прочими вещами, которым не хватило места в родительской комнате. В углу под теплым светом лампы – письменный стол, за которым она делала уроки. В ящиках до сих пор лежат ее старые тетради, дневник с выдранной страницей, чтобы скрыть двойку за невыученное стихотворение. Геля села на корточки и залезла в нижний ящик. Там еще с детства был сооружен аккуратный тайник. Пара манипуляций – и на свет появился ее секрет. Личный дневник, хранитель ее секретов, тайн, переживаний.
Из коридора доносился какой-то шорох. Старый дом тихонько поскрипывал каждой своей досочкой, дышал, будто живой.
Геля устроилась на мягком матрасе невысокой кровати, когда-то казавшейся ей огромной, а теперь она с трудом в нее помещалась. Укрывшись теплым одеялом, в слегка похрустывающем, пахнущем чистотой пододеяльнике, она погрузилась в чтение своих детских записей.
Конечно же, все начиналось с приветствия дорого дневника и обещания вести записи регулярно, которое она нарушит уже через неделю. Ромка дурак, дернул ее за косичку. Математичка ее ненавидит, завалила на контрольной. Артем опять в какой-то поношенной одежде пришел, фу, такой он противный. Родителей в школу вызвали. Когда увидела мать, спряталась в бане, боясь, что будет ругать. Лучше бы ругала.
Шум в коридоре становился отчетливее. Мать, видимо, еще не спала, занималась какими-то домашними делами, передвигала что-то. Странно, время позднее, раньше она всегда рано ложилась. С возрастом, конечно, сон портится, да и переволновалась днем.
Чем дальше Геля листала дневник, тем больше было рассуждений о том, как она не подходит для этого места, с каждым годом все четче формировалось желание уехать. И все больше было ссор с матерью. Вдруг бросилась в глаза одна запись, единственная сделанная в тот день. Чернила слегка размазаны, будто на них капнула вода:
«Мама мне сегодня сказала: ты мне не дочь».
Геля почувствовала покалывание в уголках глазах от подступающих слез, тяжело выдохнула. Нельзя плакать, не надо. Но за что с ней так? Может, вообще такому человеку, настолько неумеющему любить, жестокому, не способному на малейшие проявления нежности, нельзя заводить детей. Слава богу, по крайней мере, у нее нет братьев и сестер, никому больше не пришлось этот ужас переживать.